Черный обелиск

Довольный, выхожу я на улицу. И тотчас с шумом на меня надвигается жизнь. В огненно-красной машине проносится мимо, не видя меня, Вилли. Я крепче прижимаю к себе локтем «Руководство» для светских людей. Вперед, в гущу жизни, говорю я себе. Да здравствует земная любовь! Долой грезы! Долой видения! Это столь же относится к Эрне, как и к Изабелле. А для души у меня останется Платон.

«Альтштедтергоф» — это ресторан при гостинице, его посетители — странствующие актеры, цыгане, возчики. В нижнем этаже находится с десяток комнат, которые сдаются, а в заднем флигеле имеется большой зал с роялем и набором гимнастических снарядов, на которых артисты могут тренироваться. Но главную роль играет пивная. Она служит не только местом встреч для актеров варьете: здесь бывают и городские подонки.

Я иду во флигель и открываю дверь в зал. У рояля стоит Рене де ла Тур и репетирует дуэт. В глубине какой-то человек дрессирует двух белых шпицев и пуделя. Две мощные женщины лежат справа на циновке и курят, а на трапеции, просунув ноги под нее и между руками и выгнув спину, мне навстречу раскачивается Герда, словно фигура на носу корабля.

Обе мощные гимнастки в купальных костюмах. Они потягиваются, играя мускулами. Это, без сомнения, женщины-борцы, выступающие в программе «Альтштедтергофа». Увидев меня, Рене рявкает поистине командирским басом «добрый вечер» и подходит ко мне. Дрессировщик свистит. Собаки исполняют сальто. Герда равномерно проносится на трапеции вперед и назад, и я вспоминаю те минуты, когда она в «Красной мельнице» смотрела на меня, просунув голову между ног. На ней черное трико, волосы крепко стянуты красным платком.

— Она упражняется, — пояснила Рене, — хочет вернуться в цирк.

— В цирк? — Я с новым интересом смотрю на Герду. — Разве она уже выступала в цирке?

— Ну, конечно. Она же там выросла. Но тот цирк прогорел. Не было денег на мясо для львов.

— А разве она работала со львами?

Рене хохочет фельдфебельским голосом и насмешливо смотрит на меня.

— Это было бы увлекательно, верно? Нет, она была акробаткой.

Герда снова вихрем проносится над нами. Она смотрит на меня неподвижным взглядом, словно желая загипнотизировать. Но этот взгляд относится вовсе не ко мне, он неподвижен от напряжения.

— А что, Вилли в самом деле богат? — осведомляется Рене де ла Тур.

— Я думаю! То, что теперь называется богатым! Он — делец, и у него куча акций, которые каждый день поднимаются. А почему вы спрашиваете?

— Мне нравится, когда мужчина богат. — Рене смеется на сопрановых нотах. — Каждой даме это нравится, — рычит она тут же басом, словно мы в казармах.

— Да, я уже заметил, — отзываюсь я с горечью. — Богатый спекулянт желаннее, чем достойный, но бедный служащий.

Рене трясется от хохота.

— Богатство и честность не соединимы, малыш! В наши дни — нет! Вероятно, и раньше — тоже никогда.

— В крайнем случае, если получил наследство или выиграл главный приз.

— И в таком случае — нет. Деньги портят характер, разве вы этого еще не знаете?

— Знаю. Но тогда почему вы придаете им такое значение?

— Потому что характер для меня не играет роли, — чирикает Рене де ла Тур жеманным, стародевьим голосом. — Я люблю комфорт и обеспеченность.

Герда летит на нас в безукоризненном сальто. В нескольких шагах от меня останавливается, два-три раза подпрыгивает на носках и смеется.

— Рене врет, — заявляет она.

— Ты разве слышала то, что она рассказывала?

— Каждая женщина врет, — отвечает Рене ангельским голосом, — а если не врет, так ей грош цена.

— Аминь, — отзывается дрессировщик. Герда приглаживает рукою волосы.

— Ну, я кончила. Подожди, сейчас переоденусь.

Она идет к двери, на которой висит дощечка с надписью: «Гардероб». Рене смотрит ей вслед.

— А хорошенькая, — говорит Рене со знанием дела. — И смотрите, как держится. У нее правильная походка, для женщины это главное. Зад не выпячен, а втянут. Акробаты это умеют.

— Я уже это слышал, — отвечаю я, — от знатока женщин и гранита. А как нужно правильно ходить?

— У вас должно быть такое чувство, что вы зажали ягодицами монету в пять марок — а потом об этом забыли.