Черный хрусталь

– Вы готовы присягнуть на верность Высочайшему дому – сейчас, здесь, в моем присутствии, и держаться этой клятвы всегда: на суше и на море, в любом краю и за пределом бытия?

– Присягаю.

– Вашу подпись.

Я обмакнул красивую наборную ручку в чернильницу с красной тушью и витиевато расписался в левом углу листа.

– Ваша печать, князь.

Эйно поднял крышку специальной лаковой шкатулки, в которой хранилась печать рода Лоттвиц-Лоер, приложил ее к кроваво-алой подушечке и поставил красный оттиск. Затем, достав из кармана куртки какую-то замысловатой формы ручку с блестящим серебряным пером, вывел поверх печати свою подпись.

Лайнус Эмиш внимательно посмотрел на нас, потом вытащил из верхнего ящика стола большую печать, вырезанную из какого-то красно-коричневого, с золотыми прожилками камня и с размаху ударил ею по нижней части листа.

В дверь осторожно постучал писец.

– Поздравляю вас, молодой человек, – сказал нотариус, протягивая мне полный бокал белого вина.

Пять минут спустя мы вновь оказались на улице. Эйно поймал извозчика и сказал, положив руку мне на плечо:

– Езжай на корабль, Мат. И постарайся пока не трепаться о том, что сейчас случилось. Я буду к обеду.

– В порт! – приказал я вознице. – Или нет, стоп, в ближайшую винную лавку.

Кучер послушно кивнул головой и свернул налево. Возле крупных винных заведений всегда толкутся один-два старых пьяницы, готовых на услуги за стаканчик рому. Как правило, это моряки, удалившиеся на покой, – они не нищенствуют, просто у них такой способ скоротать время. Такая же картина обнаружилась и за углом, напротив сверкающей сотнями, нет, тысячами бутылок витрины. Здесь был товар из большинства стран нашего полушария. Карета остановилась. Видя, что я опускаю окошко до отказа, к дверце степенно приблизился седой краснорожий пузан в мягкой широкополой шляпе.

– У молодого господина, – прищурился он, – дурное настроение.

– У молодого господина душевное потрясение, – вздохнул я. – Не знаю что выбрать.

– Потрясение любовное? – напрямик спросил меня знаток молодых душ.

– Деловое.

– Тогда ром от Гилло и красный сарпаран с острова Лаэ.

– Неси, – согласился я и протянул знатоку монету в три золотых орла.

Когда Эйно вернулся на корабль, я сидел в своей каюте с бутылкой этого самого сарпарана и размышлял о том, почему кроме двух старых иллюминаторов у меня появилось два новых – разве я звал плотников?

* * *

Я поглядел, как слуга закрывает ворота вслед за Утой и Иллари, уезжающими куда-то по только им известным делам, запахнул плотнее плащ и побрел к замку. В окнах трапезной залы поигрывали оранжевые сполохи – второй день подряд Альдоваар сотрясали холодные северные ветры, приносящие с собой долгие тяжелые ливни. Сумрак вокруг меня был напитан запахами мокрого леса. Я прошел по темным от влаги плитам – дождь закончился меньше часа назад, – и вошел в холл. Эйно наверняка сидел сейчас перед камином с книгой в руках, глядя не столько на страницы, сколько на танцующее перед ним пламя, и я подумал, что в такой вечер лучше побыть с ним, чем торчать в полном одиночестве у себя в библиотеке, тем более что из слуг остались лишь кухарка, старший повар да кучер. Все остальные уехали в город по случаю большого храмового праздника, и задерживать их было нельзя.

Войдя в залу, я убедился в том, что оказался прав в своих догадках – князь сидел в глубоком мягком кресле, развернутом к огню, на столике рядом с ним находился графин желтого вина, бокал и трубка, а также несколько кисетов с разными сортами зелья.

– Не промок? – спросил он, не оборачиваясь.

– Дождь давно кончился, – отозвался я, подходя поближе к огню.

– Тогда бери кресло и садись. В такую погоду я часто жалею, что у меня нет детей… правда, есть ты.

В голосе Эйно появились добродушно-ворчливые нотки. Я подтащил к камину такое же, как у него, кресло, затем взял в застекленном шкафу еще один бокал и сел. Далеко внизу, в городе, гулко ударил храмовый гонг.

– Начали, молельщики, – заметил князь. – Терпеть не могу святош, будь они неладны! Из-за жрецов мой покойный папаша спятил мозгами, и в итоге, когда я вернулся в Пеллию, мне не осталось ничего, кроме имени.

– Вы никогда не рассказывали мне об этом, – осторожно заметил я.

– Что уж тут рассказывать! В твоей стране, кажется, небесным покоем не торгуют?

– У нас другие понятия рая и ада. Рай достижим только для тех, кто творит добро, часто ценой собственной жизни. Все наши святые погибли, спасая какого-нибудь очередного принца, или отца-настоятеля, или хотя бы благородного рыцаря, скачущего с императорским поручением.