Черный Гетман

Хуторяне и казаки любили старого кобзаря и, искренне о нем скорбя, устроили большие поминки. Пока собирали на стол, старший разъезда вызвал Ольгерда в казачий круг — делить захваченные у налетчиков трофеи.

— Другу твоему ничего не даем, — пояснил по дороге. — Он мурзу взял в полон, а с ним коня, доспех и все что было при нем в бою. Такой наш обычай: общий хабар делят те, кто пленных в поединке не взял.

На большой кошме были разложены сабли, ятаганы, пара пистолей, старая пищаль, три люльки, из которых татары курят дурманящий голову тутун и немного приличной одежды. Отдельно располагались оружие и доспехи подороже, судя по всему, взятые у Щемилы.

— Выбирай первым, ты гость, — предложил казак.

Шляхетскую саблю Ольгерд узнал сразу — это был тот самый клинок, который подарил ему при расставании смоленский воевода Обухович. Указал на нее рукой, бросил на казака вопросительный взгляд:

— Можно ли?

— Забирай, твое право, — кивнул тот.

Также как и тогда, в Смоленском лесу, Ольгерд вынул до половины клинок из ножен, поиграл на свету дамасской паутинкой и провел рукой по металлу, вспоминая о том, что было: оборону Смоленска, плен у Душегубца, Лоев, Ольгу, первую встречу с Сарабуном. "Раз уж вернулся ко мне подарок Обуховича. — подумал, он, вспоминая утренний сон, — значит принесет мне этот клинок удачу".

От дум его оторвал голос казака:

— Стало быть ты, пан компанеец, свое получил. Ну а мы теперь по казацкому обычаю устроим свой дуван.

Казаки по команде старшего споро разложили добычу на кучки по числу участвующих в дележе, стараясь делать так, чтобы ценность каждой из них была примерно равна, после чего предводитель, по праву командира, выбрал себе сам, а потом, повернувшись спиною к кошме, начал отвечать на вопрос "Кому?", который задавал ему один из казаков. Очередной казак, молча брал доставшуюся ему долю, не высказывая ни радости ни недовольства относил ее к своему вьюку, складывал и шел к поминальному столу.

— Зачем тебе польская сабля? — поинтересовался Измаил.

— Потом расскажу, — ответил Ольгерд. Какими бы казаки ни были им сейчас друзьями, но хвалиться воеводским подарком перед запорожцами — главными врагами коронной шляхты, по его мнению, не годилось…

Перед тем, как сесть за длинный сколоченный наспех стол, уставленный кувшинами с вином и всеми возможными видами сала — от свежего, до соленого, копченого и вяленого, Ольгерд с Измаилом успели перекинуться парой слов.

— Ну что, помянем кобзаря, а завтра двинем в Литву? — спросил Ольгерд.

— Успеем еще, литвин, — покачал головой египтянин. — Теперь, когда мы точно знаем, кто такой Дмитрий, самое время познакомиться с его ближайшей родней.

— Его ближайшая родня вся на том свете, — не понимая, куда клонит Измаил, буркнул Ольгерд. — Мать при родах умерла, а отцом и пушки выстрелили…

— Не вся, — ответил, улыбнувшись кончиками губ, египтянин. — Судя по тому, что рассказал нам старик, у него еще был дядя, ногаец Темир-бей.

— Так он, поди, помер давно. То, о чем кобзарь рассказал, происходило, страшно подумать, пятьдесят пять лет назад…

Измаил снова покачал головой.

— По рассказу кобзаря татарке, матери Дмитрия, было тогда лет пятнадцать, пусть даже шестнадцать, а Темир-бей приходился ей младшим братом, Со времени казни самозванца в Москве прошло без малого пятьдесят лет. Стало быть, сейчас ему примерно лет шестьдесят.

— Но как узнать, дожил ли он до сегодняшнего дня?

— Очень просто, нужно допросить пленного. Он ведь был в сговоре с Душегубцем, так что заодно и узнаем, где у них место встречи. Ведь есть же у них уговор какой-то, иначе как бы твой Щемила их так быстро в степи нашел?

— И то верно, — кивнул Ольгерд. — Если Дмитрий через его юрт свой ясырь сбывал, стало быть это верная дорожка к Душегубцу. Главное чтобы мурза запираться не стал.

— Пойдем познакомимся что ли, пока к столу не позвали, — предложил Измаил.

Пленный сидел там же где его оставили, уезжая хоронить кобзаря.

Ольгерд выдернул изо рта у татарина кляп. Тот, оскалился и, отплевывая паклю, прошипел что-то по-своему.

— Ругается, — улыбнулся Измаил. Что делать будем?

— Как что? — удивился Ольгерд. — Допросим с пристрастием, он нам все и расскажет.

— Не сейчас. — усмехнулся Измаил. — Пусть пока дозревает, а нас уже за столом ждут.

— Поднимем же чарки, — громыхнул над столом голос старшего казака, на груди которого переливалась в лучах заходящего солнца отобранная у мурзы кольчуга, — за раба божьего Филимона. Пусть земля ему будет пухом.

Сидящие за столом подняли разномастную посуду, от найденных в татарских вьюках дорогих серебряных бокалов до простых глиняных кружек и, не чокаясь, выпили.

* * *

Поминки с непременными песнями затянулись до позднего утра. Покинув застолье, Ольгерд выбрал место на солнечном пригорке, подложил под голову седло и провалился в недолгий дневной сон. И снова, как когда-то в Любецком лесу, встал перед ним волк-душегубец. Не хохотал на сей раз, а медленно, кошачьим шагом, переступая прямыми лапами, подошел вплотную, заглянул в глаза.