Чёрный беркут

— А-а, Ёшка! Ты тоже шутишь! Вон вода, что я из родника принес. — Он указал на керковый [25]куст, на одном из сучков которого был подвешен бурдючок с водой из родника Ове-Хури — «Водой Оспы». Барат все сделал так, как требовал обычай: набрав в роднике Ове-Хури воды, он, спускаясь по отщелку, не оглядывался назад, не думал о плохом, напевал веселые песни. Вернувшись в лагерь, не положил бурдюк на землю, а повесил на куст.

— Вот так я пришел, — словно проверяя себя, начал он вспоминать. — Вот так стоял. Вот так воду брал. Вот так воду нес...

Наклонившись вперед и упершись ладонью в бок, он показал, как нес воду. Друзья не выдержали, снова громко рассмеялись:

— Вот какой сон видел Барат, даже как воду нес!

— Ай-яй, Барат! Ну и Барат! Ох и хитрый Барат!

Но теперь Барата уже трудно было сбить с толку.

Окончательно восстановив в памяти, что на самом деле ходил к роднику, он потребовал, чтобы Яков и Савалан пошли с ним проверить следы.

— Вот, смотри, — разрыхлил Барат землю киркой и ступил ногой. На мягком грунте ясно отпечатался след его чарыка. Носок следа вдавился глубже пятки, на подошве — ни рубца, ни морщинки. — А теперь пошли, Ёшка, пошли, Савалан, к роднику. Если там есть мои чарыки, Ёшка на охоту за бараном идет.

Днем путь оказался гораздо ближе, чем ночью: через каких-нибудь полчаса все трое подходили к гаваху. Зная, что на сыром грунте у воды Барат обязательно найдет свой след, Яков не торопился идти к роднику. Он сравнивал, как выглядел отщелок в темноте и как выглядит теперь, днем. Вспомнил о подозрительном свисте сыча и вое шакала.

У самого гаваха тропу, по которой продирались они ночью с Баратом через кустарник, пересекал карниз, уходивший за скалу справа. Случайно бросив взгляд на карниз, Яков заметил белые черточки на плитняке: следы. Такие черточки остаются, если под чарык или сапог попадают мелкие камешки. А может быть, это ему только кажется, что следы? Он еще раз внимательно оглядел карниз, по больше ничего не обнаружил.

— Эй, Ёшка, смотри! Здесь еще кроме нас с тобой кто-то был! — воскликнул Барат. Теперь он уже не сомневался, что положил у родника свой бичак, а Яков унес его.

Влажный грунт вокруг был истоптан свежими следами. Барат, наклонившись, пытался в них разобраться.

— Вот! — опять заговорил Барат. — Это я стоял, здесь вот бичак лежал, а это ты пришел и взял его. А это вот — один, два, три, четыре... Четыре кочахчи были здесь.

Кайманов и сам уже понял, что ночью в гавахе были контрабандисты. На хорошо освещенном месте, недалеко от входа в гавах, он увидел след того самого чарыка, со шрамом на пятке, со стоптанным, повернутым внутрь носком, какой видел у палатки жены и на откосе русла селевого потока. Против этого следа ясно отпечатался след с характерным для кавалериста упором на наружную часть ступни. Больше вдавлена пятка, меньше — носок, но отпечаток следа четкий. Значит, человек стоял долго на одном месте. Что здесь происходило? Почему человек в чарыках со шрамом на пятке опять оказался в районе лагеря ремонтников? Кто стоял рядом с ним в такой маленькой, почти женской обуви?

— Эх, Барат, какие мы с тобой дураки! — огорченно воскликнул Яков. — В детские игры играли, а у родника целый табун контрабандистов прошел. Не пойму только, откуда здесь следы женщины.

— Нет, яш-улы, это совсем не женщина, — серьезно произнес Барат. — Тут был не молодой, но сильный мужчина: ноги ставит крепко, только немного больше на пятку. В горах так не ходят. Наверное, на равнине живет.

Кайманов проклинал себя за беспечность. Он попытался вспомнить все, чему учил его Карачун, чтобы определить давность следа. Но оказалось, что ночью совсем не обратил внимания на необходимые приметы. Был ли ветер? В какое время дул? С какой стороны? Была ля роса с вечера или пала только к утру? Да если бы и запомнил, какое это могло иметь значение здесь, в гавахе? Яков прошел по карнизу, снова увидел следы камешков, прочертивших едва заметные полоски по плитняку. Однако никак не мог определить, в какую сторону и когда прошли побывавшие здесь люди. Побежал на склон горы, по которому в щелях и впадинах дождевые потоки отложили ил и песок. В одном месте увидел ясный отпечаток следа человека, поднимавшегося в гору.

— Савалан! — обратился Яков к стоявшему неподалеку подрывнику. — Беги к палатке, пусть Балакеши сообщит на заставу: у родника Ове-Хури были контрабандисты. Мы с Баратом пойдем в преследование.

— Ай, ишак! Какой ишак! — принялся ругать себя Барат. — Шел, песни пел. Кочахчи еще на границе слыхали: Барат поет! Ай, как они смеялись над Баратом!

— Давай, Барат, давай скорей, — подгонял друга взбиравшийся вверх по склону Кайманов. «В преследовании, — вспомнил он слова Карачуна, — всегда думай за противника. Как бы ты поступил на его месте? Контрабандисты тоже хотят жить. Им надо быть хитрее нас с тобой...»

— Барат! Был бы я на месте кочахчи, я бы отсюда пошел к щели Кара-Зоу, пробрался бы к седловине Ак-Гядык, оттуда до границы рукой подать.

— Ладно, Ёшка, пошли, как ты говоришь. Ты — начальник, ты лучше знаешь.