Черные колокола

– Венгры! Вы освободили из тюрьмы князя Эстерхази и кардинала Миндсенти. Так будьте же последовательны. Соедините ваш революционный героизм с вековой мудростью Эстерхази и святой верой Миндсенти – и вы будете непобедимы! Венгры! На ваших глазах распалась миллионная армия венгерских коммунистов. Не позволяйте ни под каким новым фасадом восстанавливать коммунистическую партию.

– Сами с усами! – Киш засмеялся и подмигнул своей ватаге. – Так или не так, витязи?

– Так!

В прихожей послышался шум, топот. Длиннорукий, заросший, вертлявый Геза вталкивает в «Колизей» раненого человека. Он выглядит ужасно: еле держится на ногах, грудь перебинтована крест-накрест. Лицо в ссадинах и синяках – следы свежих побоев, одежда изорвана в клочья, голова со спутанными волосами, полными кирпичной пыли, едва держится.

– Господин майор, разрешите доложить…

Киш вышел из-за стола.

– Здесь нет господ. Перед революцией все равны, байтарш, братья по оружию. Докладывай!

– Виноват, байтарш. Вот мой первый трофей – недостриженная государственная безопасность.

Геза вытолкал раненого на середину «Колизея». Тот еле стоял.

– О, как теперь скромно выглядят органы безопасности! Где ваше былое грозное величие? Где ваш карающий меч? Где ваша бдительность? – Киш засмеялся, и его смех подхватили «гвардейцы». – Где ты его раздобыл, Геза?

– В госпитале.

– А как узнал, что он работник АВХ?

– Посмотрите на его ноги. Желтые ботинки! Все авоши носят такие. Прятался в госпитальной бельевой. Врачи и сестры помогали ему.

– Надеюсь, они справедливо вознаграждены за свой поступок?

– Приговор приведен в исполнение на месте суда. Именем революции. Одним словом – кинирни!

– Благодарю, байтарш, от имени революции. Рассказывай!

– Я своими глазами видел этого авоша во вторник двадцать третьего октября в Доме радио с автоматом в руках. Твердолобый, вот его партийный билет. Пробит пулей, пропитался кровью – нельзя разобрать фамилии.

Киш аккуратно, двумя короткими пальцами, чтобы не измазаться кровью, взял партийный билет.

Человек в желтых ботинках потерял опору, ноги его надломились, и он упал. Сразу же попытался подняться. Сумел только сесть на черный, когда-то сверкавший паркетный пол. На большее не хватило сил. И в таком, сидячем, положении он чуть ли не доставал своей головой немощного плеча Киша. Сидел, качал непослушной головой и молчал.

Недавно Ласло Киш был просто веселым, полным надежд, чуть хмельным. Теперь, после ухода советских войск из столицы, после разгрома Будапештского горкома, после того как кардинал Миндсенти благословил его оружие и оказалось возможным без всякого риска вешать и распинать неугодных ему людей, после того как герцог Хубертус фон Лёвенштейн выступил по радио и выдал венграм от имени Западной Германии вексель, после того как Эйзенхауэр обеспечил победителей щедрым американским займом – после таких слоновых доз политического вдохновения Ласло Киш почувствовал себя в сто раз сильнее, стал бесшабашно веселым, беспредельно уверенным, до конца откровенным в своей ненависти к коммунистам. Опьянел от крови.

– Встать! Уважай революцию! – Киш лениво ухмыльнулся и хладнокровно ударил раненого. Бил партийным билетом по щекам, раз по левой, другой раз по правой, потом снова по левой. И хлестко, и звонко, и символично. «Недостриженный», конечно, предпочел бы дыбу, станок, растягивающий жилы, чем такое орудие пытки – партбилет. Вот! Вот! Пять, шесть, десять ударов.

Мальчик бил и радовался. Бил и удивлялся. Бил и себе не верил. Боже мой, какое время настало! Он, Ласло Киш, хортистский офицер, штурмовавший укрепления русских на Дону и под Воронежем, три года прозябавший в сибирском лагере для военнопленных, верный друг Америки, скромный Мальчик, стал полновластным хозяином придунайского центра Будапешта, своей властью судит тех, кто еще неделю назад мог судить его самого!

Раненый и не пытался закрыть лицо руками. Только глаза плотно зажмурил. Безмолвно принимал удары. Гордым молчанием защищался. Слезы скупо выбивались из-под опухших синих век, струились по щекам, смешивались с кровью.

Кровь и слезы, вера и правда, нет ничего светлее вас!

– Поднять! – приказал Киш.

Геза подхватил раненого под руки и, чтобы тот снова не рухнул на пол, прислонил к стене и держал в таком положении.

– Фамилия? Звание? Должность?

– Воды! – попросил раненый. Это были его первые слова, произнесенные здесь.

Киш кивнул, и Ямпец подал атаману бутылку с вином.

Раненый отрицательно покачал головой.

– Воды!

– Дадим и воду, – сказал Киш. – Мы добрые, как все победители. На, пей!

Раненый выпил полную кружку. Остаток вылил себе на трясущуюся ладонь и бережно, боясь проронить капли, смочил разбитый, пылающий лоб.

– Вода!.. – Он закрыл глаза и вдруг улыбнулся, поразив всех. – Вода!.. Пил ее больше тридцати лет и не понимал, какой это божественный напиток. Жизнь глотал… радость. – Открыл глаза, посмотрел в окно. – И Дуная не ценил как надо. И небо. И Венгрию… Любил ее и все-таки не до конца понимал, в какой стране живу.

Ласло Киш переглянулся с притихшими «национал-гвардейцами», недоуменно пожал плечами.