Черные алмазы

— Видите ли, сударь, — помрачнев, заговорила она, — дело вот в чем. У меня есть братишка, калека. Мы с ним от одного отца, от одной матери. Когда отец умер, мать вышла замуж за другого. Он был запойным пьяницей. Всегда нас бил да гнал из дому. Как-то, когда братишке было всего три года, отчим разозлился за что-то и сбросил его со стола, куда малыша посадила мать. Он упал, сломал себе спину, стал калекой. Грудь и спина у него искривились, и он задыхается, когда говорит. А виной всему отчим. Мальчик превратился в калеку, и отчим принялся еще больше его мучить да изводить. Я защищала, так он на мне вымещал зло. Ох, и доставалось же мне! Особенно когда мать умерла. А потом и отчим свалился пьяный в шахтный колодец и сломал себе шею. С тех пор мы остались одни. Живем на то, что я заработаю. Петер хочет на мне теперь жениться. Но он не выносит бедного братца, все твердит: пусть побираться идет. Такой уродище на двух костылях много милостыни насобирает на ярмарках да на папертях. Сегодня мы тоже из-за брата поссорились. Петер зашел за мной, чтоб идти в церковь. Нас сегодня в третий раз оглашают. Я сказала, что буду сейчас готова, только подогрею брату тертой картошки с молоком. Мальчик сидел на пороге и ждал, когда я дам ему поесть. «Чего? Картошку с молоком этой лягушке? — закричал Петер. — Помоев ему налей, от них черепахи жиреют». Он подошел к ребенку, взял его за уши и приподнял над землей — у мальчика даже уши хрустнули. А братец, когда его обижают, не плачет, а только глазами хлопает и рот открывает, будто молча, да горько так молит пожалеть его. Я сказала Петеру, чтобы он не трогал братика, я этого не потерплю. «А чего эта жаба не ходит побираться? Чего не сидит на паперти, чего с сумой по деревням не таскается? Никогда еще люди не видывали такого страшилища! А он дома хочет бездельничать! Уродина чертова!»

Тут у девушки на глаза навернулись слезы.

— Ну, разве он виноват, бедняжка, что такой некрасивый? Не бог его таким сделал, а отчим. Я уж и добром просила Петера оставить мальчонку в покое, он ведь брат мне родной, его обидеть, все равно что меня. Так пусть лучше он меня ударит. «Я и тебя отлуплю! — завопил Петер. — Коли еще хоть слово скажешь!» Ухватил братишку за уши и поволок со двора. «Иди, головастик, ступай на паперть, не то съем тебя!» И уставился на бедняжку так, что тот даже закричал с перепугу. Я рассердилась, подбежала к нему, вырвала братца. «Не смей мучить ребенка, или между нами все кончено!» Братик в печку залез, а Петер разозлился, что я не дала мальчонку мучить, оттаскал меня за волосы и избил. Теперь уж так каждый день будет.

— Нет, дочь моя, — произнес Феликс, — этому не бывать, твоему жениху придется отслужить свой срок в солдатах. Не дело это, чтобы здоровый, сильный парень отлынивал от солдатчины. Если все так поступать станут, кто же, черт побери, будет защищать императора и страну? Такое нельзя допускать.

— Вы на самом деле доктор? — нерешительно спросила девушка.

— Да, разумеется, доктор!

Слабый луч надежды осветил лицо девушки.

— Тогда вы, может, посмотрите, нельзя ли вылечить моего братишку?

— Почему же не посмотреть? Принеси-ка его сюда!

Эвила вошла в кухню и после долгих просьб и уговоров вытащила маленького калеку из духовки, куда он спрятался от своего преследователя.

Это и в самом деле был исключительный экземпляр загубленного человеческого материала. Словно у природы не хватило закваски, и она наскребла отовсюду остатков, чтобы замесить этого людского последыша. Руки и ноги у него двигались беспорядочно, сами по себе, не подчиняясь его воле.

Эвила взяла на руки маленького, хилого уродца и, уговаривая не бояться барина, покрывала поцелуями пергаментную мордочку крохотного старичка.

Феликс серьезно, как врач, осмотрел калеку, а потом с самоуверенностью шарлатана произнес:

— О, эта болезнь излечима! Нужно только время и уход. В Вене есть одна лечебница, называется она ортопедической клиникой, из таких калек, как твой брат, там делают бравых, стройных молодцев.

— Правда? — спросила девушка, схватив Феликса за руку. — И туда примут Яношку? Но ведь на это нужно много денег, да? Нельзя ли мне пойти служить в эту лечебницу, а что заработаю, на Яношкино леченье пойдет?

— Почему же нельзя! — с серьезным видом произнес Феликс. — Особенно если я тебя порекомендую, у меня там большие связи. Мне стоит лишь слово сказать.

— О, помогите мне, бог вас благословит, пожалуйста, помогите! — пролепетала девушка, горько рыдая, и бросилась на колени, осыпая руки Феликса поцелуями. — Я буду служить им, буду днем и ночью на них работать. Даже собаку могут не держать, я им вместо собаки буду, только бы вылечили Яношку, сделали из него человека, чтоб не просил он милостыню на церковной паперти. Далеко эта Вена?

Феликс рассмеялся.

— Уж не думаешь ли ты, что сможешь донести туда братца на руках? Но об этом не заботься! Если я даю слово, то всегда его держу. Я здесь со своей коляской. Могу прихватить вас с собой, если хочешь.

— О, я сяду с кучером, а Яношку возьму на руки.