Черные алмазы

Даже если все цари земные издадут законы и указы, что дважды два — пять, даже если сам папа выпустит буллу, чтобы люди верили, будто дважды два отныне — пять, и все финансовые тузы дважды два посчитают пятью, все равно дважды два останется неизменным во веки веков: четыре.

А наше процветающее акционерное общество намерено действовать вопреки сей непреложной истине. С крайне легкомысленным расточительством оно строит, открывает шахты, налаживает добычу угля, заключает договора, покупает, продает, — и все, все вопреки простому арифметическому закону; дважды два — четыре. И не ради прибылей в будущем, а ради минутного, кратковременного успеха.

«Я переживу эти неслыханные события!»

В конце года еще один сюрприз поразил деловой мир. Бондаварские акции начали устанавливаться между тридцатью пятью и сорока процентами выше номинала. А меж тем близился срок второго платежа.

В таких случаях все «свежие» бумаги обычно идут на понижение.

Господин Чанта как раз подумывал, что сейчас самое время избавиться от акций, сгрести свое серебро и — домой.

Но именно в это время он получил от Шпитцхазе тайное уведомление воздержаться от продажи акций… Сегодня правление подвело итоги двух последних месяцев и на ближайшем заседании удивит пайщиков, распределив двадцать процентов прибыли, после чего акции вновь подскочат. Так что пусть господин Чанта извлечет прок из этой тайны.

И действительно, такой сюрприз был преподнесен деловому миру. Уже в первые два месяца работы бондаварская шахта дала колоссальную прибыль, помимо tantieme, на каждую акцию пришлось шесть форинтов дохода, а это всего лишь через два месяца после выплаты тридцати пяти процентов — невиданный успех.

Иван, прочитав об этом, громко расхохотался.

Уж он-то лучше, чем кто-либо, знал, с какой прибылью работает акционерный участок. Ведь нет ничего проще, чем провести учет таким образом, чтобы вся наличность в кассе фигурировала как прибыль. А разве неопытные пайщики могут разобраться в этом? Сами-то члены правления, конечно, ведают, что творят. Но даже если каждый из них потеряет то, что вложил в бондаварские акции, он выручит свое на других, а мелкие пайщики пусть себе плачут.

Ведь на бирже никогда не трубят тревогу.

Итак, господин Чанта не спустил свои акции, выплатил серебром второй взнос и теперь радовался прибылям и благословлял Шпитцхазе, который удержал его от продажи бумаг по тридцать пять процентов, тогда как через неделю они поднимутся до сорока пяти.

Иван же спокойно взирал на эту дьявольскую свистопляску:

«Доколе же будет длиться эта шутовская затея?»

Почести сермяге

По странному расположению созвездий, именно в тот момент, когда Иван сказал себе: «Доколе же будет длиться эта шутовская затея?» — на бирже князь Вальдемар задал тот же вопрос светившемуся торжеством Каульману:

— Как вы полагаете, долго ли продлится эта комедия?

— Предстоит еще третий акт, — ответил банкир.

— Да, третий взнос. Тогда-то, с моей помощью, вы и взлетите в воздух.

— Я тогда тоже скажу свое слово!

Противная сторона не в силах была разгадать планы Каульмана. Ясно, что он к чему-то готовится. Но к чему? Это знали лишь аббат Шамуэль и князь Тибальд.

Третий акт открывала авантюра с бондаварской железной дорогой!

Трудная задача! Государственные мужи гневаются на Венгрию и в гневе не разрешают ей строить железные дороги, даже проезжие дороги не дают мостить, пусть-де Венгрия обратится в пустыню, пусть станет азиатской страной!

А нет ли у них достаточно веских оснований для гнева? Ведь доныне все выношенные ими государственные идеи разбивались о косность этого упрямого народа.

Все в Венгрии — все, кто ходит в сукне, — настроены против них. Чиновничье сословие, средний класс страны, интеллигенция, — все единодушно скорее готовы сложить с себя полномочия, нежели способствовать осуществлению замыслов венской государственной мудрости. Хорошо! Одних депутатов сменили другими: к накрытому столу всегда подоспеет гость. Но эта мера не дала никаких результатов. Новая партия чиновников получила жалованье, поприветствовала представителей власти, выразила добрые пожелания, принесла присягу, набила карманы, но для претворения в жизнь государственной идеи не сделала абсолютно ничего.

Разница между прежними и вновь навербованными лишь в том, что первые открыто заявляли, что не желают ничего предпринимать, а эти делали вид, будто стараются как-то действовать, но у них ничего не получается, будто они толкают дело вперед, а оно ни с места.

От сословия, одетого в сукно, не добиться того, что нужно государственным мужам.

В прошлые времена служил противовесом класс, разодетый в шелка и бархат: парадная венгерка и ряса, помещик и поп. Теперь и они сошли со сцены.

Кардинал противится, епископы попусту занимают свои места, графы, бывшие губернаторы засели в Пеште и выражают недовольство, а может, и устраивают заговоры.

«Flectere si nequeo superos…»[155] Обратимся же к сермяге.