Черновой вариант

В мае отец спросил, согласен ли я с геологами поехать, коллектором. Не то что согласен — я до потолка прыгал. У отца друг — начальник партии. Работа на Кольском. Спать в палатках. Охота, сопки, море. Я размечтался, учебник геологии прочел, набрал книг о природе, климате, по этнографии.

Прошел май, отец все обещал, но как-то уклончиво и наконец сказал, что ничего не получилось. А зачем-то предлагал, я же не сам напросился. Я ужасно расстроился. Через неделю на фабрику работать пошел.

Не надо было обещать, а уж если пообещал, выполни во что бы то ни стало.

Мы со Славиком уложили пол старыми газетами и взялись за дело. Самое трудное — потолок размыть, а размывали мы его шваброй. Заодно уж потолок продолбили от люстры к окну и шнур спустили низко, над моим столом, чтобы плафон повесить, как у отца. Желобок заделали алебастром с песком и побелили из пылесоса. Шов, правда, от проводки остался изрядный.

По стенам и окну — подтеки меловые, а на полу — голубые лужи. Вкусно пахнет ремонтом. Выбираем сухой островок, садимся, ужинаем консервами из банки.

В кухню не идем; не потому, что боимся ее запачкать, а уходить от своей работы не хочется, любуемся.

— Куда ты думаешь поступать после школы? — спрашивает Славик. Он выбирает булкой соус из консервной банки.

— Не знаю.

— Я, наверно, в электротехнический, мне одна дорога. Это у тебя какие-то гуманитарные устремления появились.

— Совершенно не представляю, — говорю я. — Не знаю, что хочу. Жалко, отец меня с экспедицией подвел. Я ведь надеялся, размечтался, и все впустую.

Я считал, после экспедиции для меня хоть что-то решится. Может, я бы уже твердо знал, что буду поступать в геологический. Хорошо бы присмотреться сначала, чтобы не наобум…

— Впереди два года, времени хоть отбавляй, — говорит Славик, — еще надумаешь.

— Помнишь, я тебе про Капусова рассказывал? Он на филфак собирается. Спрашиваю, чем филологи занимаются. Представляешь, не знает, а честно признаться не хочет. Хвастается, в армию не пойдет: с таким зрением, как у него, не берут. А я, если до выпускных ничего не решу, до армии поработаю, а после армии видно будет. Лишь бы куда поступать не стану. Отец говорит, что призвание найти труднее, чем любовь.

Закончили за полночь, уже мама с завода со второй смены вернулась. Славик у нас остался ночевать. Мама спала в прихожей на кровати, а мы со Славиком рухнули в кухне на матрасы и заснули как убитые. Утром просыпаемся — чайник сопит, вкусно пахнет.

— Вставайте, трудяги мои, — говорит мама. — Я уже в магазин сбегала, завтрак готов. И клейстер сварила, стынет.

Оклеили часа за три. Мама мажет обоину, мы клеим.

Мебель затащили. Письменный стол торцом к стенке поставили. Книжную полку прибили, плафончик над столом повесили. У меня за шкафом что-то вроде кабинета получилось. Комната преобразилась и сильно облагородилась. Насколько, разумеется, возможно при полном неумении мамы придать интерьеру современный и уютный вид.

Одно неудобство: Славик, знаменитый электрик, что-то недоучел, и поэтому плафон над столом можно зажечь только с верхним светом одновременно. Но это уже детали.

Вечером пили чай с тортом, и я поехал провожать Славика. Вернулся поздно, мама уже спала, ей в понедельник в первую смену. А я еще долго не ложился, сидел на кухне.

Однажды я дожидался Славика, бесцельно перекладывая стопку учебников на его столе, и наткнулся на исписанные тетрадные листки. Это были стихи. Славик никогда не говорил, что пишет стихи. Я положил все на место и словом ему о своей находке не обмолвился.

Может быть, и у него есть какая-нибудь своя Тонина, да только он стесняется сказать.

Во всем доме погашен свет. Слабо мерцают цепочки лестничных окон. И кажется, что за пределами нашего каменного двора-колодца ничего нет. За его пределами и сверху — Вселенная, глубокая, черная, с редкими острыми иголочками звезд. Ночь налила наш двор темнотой и покоем. Сквозь тишину пробивается только мирное дыхание спящих.

Завтра я увижу Тонину.

6

Четвертое сентября.

На доске написано: «Сдавать деньги на автобусные карточки Черепановой», «Запись на баскетбол у Дмитриева», и рожа нарисована. Скоро я увижу Тонину.

Может быть, она после урока меня подзовет, что-нибудь скажет, спросит. И я отвечу. Неважно что.

Ее еще нет в школе. Я чувствую. Она в дороге.

Я знаю, каким она автобусом едет и сколько времени тратит на дорогу. У нее сегодня три урока в трех наших девятых. Теперь она с каждой минутой приближается.

Должно быть, и не знает, что едет ко мне на свидание.

Осталось полчаса немецкого и двадцать минут большой перемены. Все повторится. Всякий жест, слово, всякая интонация превратятся в событие, обретут свой тайный смысл.

Придет, положит сумку, сядет за стол. У нее сумка красивая, и туфли красивые, и платье замечательное.

Она сама очень красивая. Некоторые так не считают, но это дело вкуса. Что же говорить о ее недостатках, если она так хороша, что недостатки эти оборачиваются достоинствами. Они дополняют ее. От них горчинка, такая же, как в ее духах.