Черниговцы. Повесть о восстании Черниговского полка

Кутузов провел в Гамбурге шесть недель. По приказу императора Павла он должен был принять командование над русскими войсками, действовавшими против французов в Голландии. Прежний начальник, генерал Герман, был любимец Павла, прусский выходец, и Павел хотел послать его «дядькой», как насмешливо говорил Кутузов, к Суворову, который в это время был главнокомандующим русских и австрийских войск в Италии. Но еще до приезда Кутузова генерал Герман потерпел поражение, и Кутузов ждал дальнейших распоряжений императора.

Обычно после обеда Кутузов в расстегнутом мундире усаживался на диван и, прихлебывая вино, стоявшее на столике, мирно беседовал с Иваном Матвеевичем о разных делах. Чаще всего разговор заходил о Суворове, о его победах в Италии, об императоре Павле, который недолюбливал Суворова за дерзкий язык, и о придворных льстецах, называвших его «сумасшедшим стариком».

— Что ж, сердце чистейшее, а придворных наружностей не знает, — говорил Кутузов с лукавой усмешкой, щуря левый глаз, единственный зрячий (правый был выбит турецкой пулей). — Весь век провел в поле, начал с нижних чинов, пообтерся среди солдат — ну, натурально, придворному обращению не обучился, к ласкательству не привык. Потому и бывает неугоден. — Он помолчал и затем повторил со вздохом, бросив искоса взгляд на сидевшего тут же Матюшу: — А сердце чистейшее, как у ребенка.

Матюша с напряженным вниманием слушал эти разговоры, и у него мало-помалу складывалось представление о том, что царь и Россия совсем не одно и то же.

В 1800 году, осенью, Иван Матвеевич с семьей вернулся в Петербург, где провел всю зиму. Матюша помнил ряды лип вдоль Невского проспекта, пудреные косы гатчинских солдат, грохот барабанов по утрам. Барабаны пугали его, так как в Гамбурге он привык к тишине на улицах. Помнил он и встречу с императором Павлом. Это было в ноябре, в день его именин, когда он, в красной курточке и новых башмаках с бантами, возвращался с матерью, четырьмя сестрами и маленьким Сережей от обедни. Погода была ненастная. Вдруг кучер осадил на всем скаку лошадей. Мать вышла из кареты, вытащила всех детей и шепнула им: «Государь!» Пронеслась тяжелая золоченая карета, за ней скакали всадники в каких-то странных шлемах с перьями. Из окошка высунулось нахмуренное курносое лицо. Матвею показалось, что император скорчил ему гримасу. Он подумал, что он сделал это нарочно, чтобы его позабавить, и громко рассмеялся. Погода была скверная, под ногами хлюпала грязь, и, когда уселись снова в карету и тронулись в путь, вдруг обнаружилось, что у Матвея с правой ноги пропал башмак. Он сам не заметил, как потерял его в грязи.

Потом еще воспоминание. Солнечное мартовское утро. Матюша проснулся веселый и бежит босиком к окну — взглянуть на солнышко, на снежный покров Невы, изрытый рубцами трещин. Он удивлен, что так много народу на набережной: господа в круглых шляпах, офицеры в киверах. И гуляют все не по тротуару, а прямо по мостовой, где грязный снег. Как-то особенно раскланиваются, обнимаются и целуются. «Что это, пасха?» — спрашивает Матюша у матери. Та отвечает: «Нет, они поздравляют друг друга с новым государем». В доме в этот день была суета, приезжало много народу — все в лентах и орденах и почему-то с радостными лицами. До слуха Матюши долетали странные разговоры: говорили о «несносном тиранстве» умершего императора, о том, что он хотел посадить своего наследника Александра в крепость и запрещал носить круглые шляпы. А вечером Матвей узнал из разговоров слуг, что император Павел умер не своей смертью: его задушили ночью. «Это, наверное, за то, что он был тиран и не любил Суворова», — думал Матвей, ложась в постельку под пологом и крестясь на ночь. Когда он закрыл глаза и стал уже засыпать, ему вдруг представилось нахмуренное курносое лицо в окошке золоченой кареты: убитый император корчил гримасы и дразнил его высунутым языком. Мальчик поднял крик, разбудил Сережу, который тоже принялся кричать. Прибежала мать, Матюшу напоили чем-то, и он успокоился.

В мае 1801 года все многочисленное семейство переселилось в Испанию, в Мадрид, куда отец был назначен посланником. Там к мальчикам был приставлен дядька-испанец. Как-то без ведома родителей он вместо прогулки повел их на бой быков, так как, подобно всем испанцам, был страстным любителем этого зрелища. Мальчики были в восторге от музыки и ярких, блестящих одежд пикадоров и матадоров[4]. Но, как только бык ранил первую лошадь и она заметалась по арене, волоча за собой выпавшие кишки, оба заплакали, и их пришлось увести. Отец после этого прогнал дядьку-испанца.