Черниговцы [повесть о восстании Черниговского полка 1826]

Русская армия отступала по Рязанской дороге. По обеим сторонам дороги поле было покрыто пестрой толпой уходивших из Москвы жителей с котомками и тачками, на которых навалены были кое-какие узлы и разные захваченные наспех вещи. Позади пылало зарево пожара, охватившее полнеба, и виднелись поднимавшиеся до облаков клубы черного дыма.

— Горит… — шептали между собой с каким-то особенным выражением солдаты. — Ишь, проклятые…

Семеновский полк остановился, пропуская перед собой колонну бородатых ополченцев с крестами на шапках.

— Ну, слава богу, вся Россия в поход пошла! — радостно сказал шедший рядом с Матвеем солдат, глядя на ополченцев, которые маршировали бодрым шагом, как настоящие солдаты.

Подпрапорщик Якушкин с торжествующей улыбкой обратился к Матвею:

— Слышал? Теперь я верю, что мы победим! Не унывай, победа за нами!

После двух переходов по Рязанской дороге Кутузов приказал остановиться на дневку и затем свернул на старую Калужскую дорогу. С целью обмануть неприятеля и убедить его, что русские отступают к Коломне за Оку, он оставил на Рязанской дороге арьергард под начальством генерала Милорадовича. Через несколько дней русская армия вышла на Калужскую дорогу и расположилась на отдыхе у Красной Пахры. Таким образом, Кутузов завершил боковое движение вокруг Москвы, отрезав Наполеона от полуденных губерний, изобиловавших запасом провианта. Французы на время потеряли из виду русскую армию, продолжая поиски в направлении Коломны. Это только и нужно было Кутузову для укомплектования армии и пополнения боевых припасов. От Красной Пахры он подвинулся несколько назад, к Тарутину, где устроен был укрепленный лагерь. Обозревая лагерь с высокого берега реки Нары, Кутузов обратился с довольным видом к окружавшим его генералам и офицерам со словами: «Теперь ни шагу назад!» Эти слова немедленно разнеслись по армии и передавались из уст в уста. «Ни шагу назад!» — весело повторяли солдаты.

Однако при всей безопасности тарутинского лагеря Кутузов принимал меры предосторожности и предписал казачьим разъездам следить, не прорубает ли неприятель дорогу сквозь окружавшие лагерь обширные леса.

— Полагаю, не сунется сюда Бонапарт разбивать себе нос, — сказал он однажды генералу Раевскому при осмотре лагеря.

А если пустится в обход? — спросил Раевский.

Кутузов прищурился:

— В обход? Ну нет! Разбить меня он может, а перехитрить — никогда!

Тарутинский лагерь кипел весельем. По вечерам в наскоро устроенных шалашах гремела музыка и раздавались звонкие песни. Все пережитое казалось тяжелым сном. Армия как будто пробудилась к новой жизни. Погасло в памяти зарево горящей Москвы, и крепло убеждение, что близок час расплаты за оскорбленное отечество.

Матвей помещался в одной палатке с князем Трубецким и Якушкиным. Несмотря на утомительные переходы и тревожное состояние духа, он не забыл о Малафееве и послал из Можайска с одним знакомым адъютантом письмо своей тетушке Екатерине Федоровне Муравьевой, которая оставалась еще в Москве. Перед этим он, не показывая и вида, что знает что-нибудь, стороной выспросил у Малафеева все необходимые сведения, которые и сообщил тетушке. Ответ пришел скорее, чем он ожидал.

Однажды вечером, когда Матвей, Трубецкой и Якушкин сидели за ужином и пили вино, поднялся край палатки и показались два молодых офицера: один в форме инженерных войск, а другой в ополченской шапке с крестом.

— Брат, Матюша! — воскликнул один из вошедших, бросившись в объятия Матвея.

Это был Сергей, возмужавший и загорелый. Матвей не мог опомниться от радости; он расстался с братом еще в Петербурге и с той поры не имел от него никаких вестей.

— Ты жив, здоров! — повторял он. — Как я счастлив!

— Рад видеть вас целым и невредимым! — сказал Трубецкой, крепко сжимая руку Сергея и целуя его.

Якушкин обнял его молча. С обоими Сергей был знаком с Петербурга.

— Ну, а его неужто не узнаешь? — проговорил Сергеи, взяв под руку молодого ополченца и обращаясь к Матвею с веселой улыбкой.

Вглядевшись в красивого юношу с вьющимися волосами, выбивавшимися из-под шапки, Матвей узнал Никиту Муравьева, своего двоюродного брата, сына писателя Михаила Никитича Муравьева.

— Никита!.. — воскликнул он, прижимая его к груди. — Ты как здесь?

— Когда отечество в опасности, каждый, кто в силах, должен стать на его защиту! — вскинув голову, произнес Никита. — А у меня, слава богу, сил достаточно.

— Как же maman отпустила тебя? — спросил Матвей.

— Это целая история!.. — смеясь, сказал Сергей.

— Ну, глупости! — прервал его Никита.

— Нет, дай расскажу, — возразил Сергей. — Сколько он ни приставал, тетушка его не пускала, потому что он здоровьем слаб…

— Нисколько не слаб, — недовольно заметил Никита, — небольшая простуда…