Черниговцы [повесть о восстании Черниговского полка 1826]

— Нет, подумай только, какая слепота! — говорит Сережа, хватая за руку брата. — «Не внемлют — видят и не знают!» И поэт, сказавший это, сам не видит и не знает: и у него самого «покрыты мглою очеса». Вот что страшно!..

— Что делать, — отвечает Матвей, — Державин — человек старого века. Утешимся тем, что наши отцы уже мыслят иначе.

— Все это было давно, а сейчас… — нерешительно замечает Алеша.

— Что сейчас? — нетерпеливо перебивает Сережа. — Разве сейчас считают крестьян за людей? О, если бы я жил во времена Пугачева… — Он договаривает, вскакивая с места: — Я сам стал бы тогда во главе бунта!

Алеша с изумлением смотрит на Сережу, едва узнавая его в темноте: бледный лоб со спущенной прядью волос, сурово сдвинутые брови…

— Сережа, вы настоящий герой! — восклицает он в восторге. — Знаете что? Я хочу быть вашим другом!

Светятся тусклые огоньки за рекой — это, должно быть, костры. Клочковатые тучи мчатся по звездному небу.

— Ах, Сережа! — вырывается у Алеши искренний возглас. — Если бы в самом деле сделать так, чтобы не было на свете этих злодейств!

Какой-то порыв вдруг охватывает Сережу. Ему радостно и легко, как будто он очнулся от тяжелого сна. В груди он ощущает юную силу: все возможно, все достижимо — ведь вся жизнь еще впереди.

— Матюша! Алеша! — говорит он с каким-то вдохновением. — Нас здесь трое. Дадим же друг другу руки и обещаемся… нет, поклянемся вот перед этим небом, перед этими звездами: всегда оставаться верными правде, вот тому чувству, которое сейчас наполняет наши сердца. Ах, как хороша жизнь, когда живешь для отечества, для общего блага!

— Клянусь! — пылко отвечает Алеша.

— Если бы все были такие, как ты! — с дрожью в голосе говорит Матвей, протягивая брату руку.

Все трое молчат, растроганные и умиленные. Сверху, из освещенных окон дома, доносится музыка. Это Семен Капнист играет вальс.

— Наш союз заключен! — говорит Сережа. — Навеки!

— Ну, а теперь пойдем танцевать! — вдруг весело решает Алеша.

В гостиной уже жарко от множества свечей. Матвей идет танцевать с Соней. Кружась с ней по навощенному паркету, он что-то говорит ей, а она, откинув голову, с радостной улыбкой смотрит ему прямо в лицо. Она довольна, что с ней танцует «большой».

У открытого окна устроились в мягких креслах Державин с Трощинским. Они мирно беседуют, наклоняясь друг к другу и с добродушной улыбкой поглядывают на молодежь.

— А ну-ка, малороссияночка, покажи, как наши русские девушки пляшут бычка! — с шутливым задором обращается Державин к раскрасневшейся от танцев Соне.

Начинается пляска, Старый Капнист садится за клавесины и играет русскую. Соня, подбоченясь и пошевеливая плечом, плавно выступает на середину, а Семен пускается вокруг нее вприсядку. Алеша отбивает такт. Хор голосов повторяет слова державинской песни:

Зрел ли ты, певец тиисский[15],
Как в лугу весной бычка
Пляшут девушки российски
Под свирелью пастушка?
Как, склонясь главами, ходят,
Башмаками в лад стучат,
Тихо руки, взор поводят
И плечами говорят?

Державин лихо притопывает, сидя в кресле, и глаза его сверкают веселым, ребяческим огнем.

— Видите? Ну как можно сердиться на дядю! — говорит потом Алеша, выходя с Сережей на террасу. — Он добрый, только вот этого не понимает…

Матвей и Сережа не остались ночевать. Они верхом возвращаются домой.

На перепутье, где расходятся дороги на Бакумовку и Хомутец, есть источник, над которым поставлен, по украинскому обычаю, крест. Здесь Матвей и Сережа поят обыкновенно лошадей и пускают их пастись на лугу, а сами отдыхают, глядя на волнистую долину Хорола.

Скоро рассвет. Братья разлеглись на росистой траве и продолжают начатый разговор.

— Боюсь, что ты заблуждаешься, — говорит Матвей. — Ты слишком пылок и многое видишь не так… Тихая неизвестность, сладкое общение с избранным другом — вот прямое счастье. Где людское множество, там злодеяние, кровь и низкие страсти. Достаточно знать, что ты в предначертанном тебе кругу не допустишь зла и обиды…

— Неужто же укрыться за деревянными колоннами «храма умеренности»? — горячо возражает Сережа. — Позволить, чтобы торжествовали злодеи? О нет, Матюша! Жизнь только тогда имеет прелесть, — продолжает он с возрастающим жаром, — когда ты можешь посвятить ее другим…

Матвей молчит. Он нюхает розу, которую дала ему Соня на прощание.

III. ДВЕНАДЦАТЫЙ ГОД

Сергей с увлечением занимался математикой. В ясных и точных математических формулах он находил какое-то успокоение от душевных тревог и волнений. Отец был несколько удивлен, когда Сергей объявил ему о своем решении поступить на военную службу, в Инженерный корпус, где он мог бы применить свои математические познания. В мае 1812 года Сергей, которому шел шестнадцатый год, был произведен в подпоручики. Матвей в это время был подпрапорщиком в Семеновском гвардейском полку.