Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

Пестель остановился у своего брата в кавалергардских казармах у Марсова поля. Денщик Савенко провел Сергея с Якушкиным к нему в кабинет. Пестель сидел за письменным столом и писал что-то, изредка заглядывая в разложенные перед ним книги. Он встал из-за стола, обнял Сергея и приветливо протянул руку Якушкину.

Все сели. Якушкин с любопытством смотрел на Пестеля. На нем был простой армейский сюртук с красным воротником и почерневшими штабными эполетами. Густые черные волосы были зачесаны наперед, но не закрывали высокий лоб, а загибались кверху ровным хохолком. Движения его были быстры, как у юноши.

Сразу закипел разговор о предмете, который возбуждал тогда кучу толков в обеих столицах, — о варшавской речи императора при открытии польского сейма, в которой он прямо заявлял, что намерен в скором времени — точного срока он не указывал — ввести конституцию и у себя в России. Сергей рассказывал, что члены Союза благоденствия по этому случаю весьма ободрились, а некоторые поговаривают даже о том. чтобы открыться императору.

Он тут же прочел наизусть ходившие по рукам стихи молодого поэта Пушкина:

От радости в постели
Запрыгало дитя.
«Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?»
А мать ему: «Бай-бай! закрой свои ты глазки,
Пора уснуть бы, наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки!»

— Да, именно сказки! — со смехом повторил Пестель.

Он повернулся к Якушкину.

— Я слышал от Сергея Ивановича, — сказал он с вежливой улыбкой, — о вашем намерении освободить своих крестьян. Си писал мне об этом. Что ж, дело хорошее. Но я думаю, что вы пошли неверным путем.

Якушкин был неприятно поражен самоуверенным тоном Пестеля. Улыбка его показалась ему холодной и принужденной а речь развязной и дерзкой. Он промолчал и нахмурился.

Пестель, выждав секунду и видя, что Якушкин не собирается отвечать, продолжал:

— Видите ли, освобождение крестьян без земли невозможно. По счастью, оно и запрещено законом. Конечно, закон охраняет не благополучие крестьян, а доходы казны, так как с голого взять нечего. Но все же в этом случае он обнаруживает больше мудрости, чем, например, Николай Иванович Тургенев, который, как я знаю, допускает освобождение крестьян без земли, не понимая, что их положение стало бы тогда еще хуже. Что такое свобода без куска хлеба? Это свобода только по имени. Не так ли?

— Но какой же помещик согласится даром отдать свою землю? — не сдерживая своего раздражения, возразил Якушкин. — Предлагать это помещикам — значит, только их напугать и навсегда отвратить от дела освобождения.

— Освобождение крестьян есть мера политическая, а отнюдь не частная, — с видом неудовольствия произнес Пестель. — Можно обойтись и без согласия помещиков. Освобождение будет произведено силой государственной власти… — Помолчав немного, он добавил: — Вместе с переменой всего государственного порядка в целом.

Пестель встал с места и прошелся по комнате. Остановившись перед Якушкиным, он заговорил снова.

— Впрочем, выгоды, которые получат дворяне наравне с прочими россиянами при новом устройстве, — сказал он, глядя на него с прежней вежливой улыбкой, — будут гораздо важнее, чем те преимущества, коих они лишатся. Малое они променяют на большое, не говоря уже о том, что потеряют постыдное, а приобретут достойное и справедливое. Что же касается дворян, закосневших в своих предрассудках и воображающих, что вся Россия существует только для них, то… — Он помедлил немного, а затем совершенно спокойно докончил: — То найдутся средства укротить их свирепость, хотя бы для этого пришлось прибегнуть к действиям непреклонной строгости.

«Вот он, якобинец!» — подумал Якушкин.

Опять воцарилось молчание.

Сергей стал рассказывать о делах общества. Пестель слушал его с живым интересом, изредка прерывая его короткими замечаниями и вопросами. Заговорили о плане преобразований в России. Якушкин сказал, что наилучшим образцом могла бы служить умеренная французская конституция, хотя бы и без двух палат. Пестель вступил с ним в спор. К Пестелю присоединился Сергей. Оба доказывали преимущества испанской конституции 1812 года, основанной на всеобщем избирательном праве, перед французской конституцией 1814 года, по которой избирателями могли быть только состоятельные люди.

— Народ у нас поголовно безграмотный, — упрямо возражал Якушкин, выгоды конституции для него непонятны.

— Он так и останется безграмотным, если отстранить его от участия в правлении, — заметил Сергей.