Черневог

— Тьфу! Ведь желал же ты мне попутного ветра на реке, желал мне и безопасности в лесу. Боже мой, подумать только, что какой-нибудь бедный медведь мог околеть с голоду из-за тебя! Разве ты не беспокоился об этом?!

Саша хмуро взглянул на Петра, а тот только подмигнул ему.

— Потише со своими шутками, — сказал Саша. — Как же мы сможем завести банника, если ты не принимаешь все это всерьез?

— На это я могу сказать лишь то, что если банник действительно существует, то он должен бы иметь чувство юмора.

— Лучше считай, что он не имеет! — ответил Саша и тут же пожелал про себя, что если какой-нибудь банник и слушает сейчас их разговор, то он должен быть очень терпеливым. — Банник, прости его. На самом деле он не имел в виду ничего дурного.

— Возможно, — заметил Петр, — он все еще подглядывает за нами с крыши, раздумывая о том, не найдется ли для него более подходящей работы в самом Киеве.

— Петр…

— Я знаю, знаю. — Петр некоторое время был занят своим подбородком, тщательно выбривая место под губой. — Но если этот банник имеет хоть чуточку скверный характер, он нам не нужен, а если он вполне приличный малый, то он не должен бы остерегаться шуток.

— Все они вовсе не склонны шутить.

— Это очень печально.

— Что именно?

— Видеть будущее и не находить при этом повода для смеха. — Петр намочил холст и тщательно вытер свое лицо. — Натура человека всегда требует этого, где бы он ни находился. Здесь, в лесах, например, каждому необходимо это, особенно во время долгих зим…

— Ты все еще скучаешь по Киеву?

— Я не знаю, что я потерял там. Я никогда не был в Киеве.

— Но ты всегда говорил, что обязательно отправишься туда.

— Да, говорил так, когда хотел.

— Вот в этом-то и заключается вопрос. Я имею в виду то, что если мы на самом деле хотим остаться и не знаем этого…

— Мне нравится здесь. Я прекрасно себя чувствую. Боже мой, да на что мне жаловаться? Наш дом покрыт новой крышей, нигде не течет и не каплет…

— Но ведь ты все-таки не крестьянин, и ты никогда не собирался им стать.

— Нет, конечно. Я был просто дураком, которому грозила петля, я был в стаде хитрых мерзавцев, которых принимал за своих друзей, и, говоря по-правде, которые не шевельнули бы и пальцем, видя как меня вешают, вместо того, чтобы помочь мне. Что мне может дать Киев? Таких же мерзавцев, только в большем количестве.

— Ты никогда не думал так раньше.

— Да, но теперь я думаю так. Может быть, я и отправлюсь в Киев. Когда-нибудь. Но я не думаю, что это произойдет в этом году. У меня нет времени на это. Мне нравится здесь.

— Но ведь это не Киев.

— Да слава Богу, что это даже не Воджвод, где вероятнее всего я был бы повешен, если бы у бояр было особенно хорошее настроение!

— Это звучит весело.

— Не слишком, если ты мертв. Господи, почему я должен жаловаться? В чем дело? Чего, по-твоему, мне еще не хватает?

Саша попытался остановиться, но тут же подумал о том, чего все-таки не доставало Петру. Эта мысль была почти мгновенной, а желание столь отчетливым, что ему стало страшно, но по каким-то причинам он не смог собраться с мыслями, чтобы решить, что же ему делать дальше. Он чувствовал, как пот стекает по его лицу, и вытер его. Сердце его учащенно билось.

Петр плеснул на него полный ковш воды и сказал:

— Поживей, нам нужно выходить отсюда, мы еще не привыкли к такому жару. Я думаю, что сейчас наши мозги слегка затуманены.

Холодный воздух явно помогал. Саша глубоко дышал, прислонившись к стене бани, и пытался обдумать со всех сторон, как поступить ему с тем своим желаньем, которое только что появилось у него.

Это была та самая ловушка, в которую так легко попадает колдун: если желанья выполняются, и если у колдуна есть друг, то тогда он постарается получить все, что сделает его друга счастливым.

Разумеется, он постарается…

Особенно если этот колдун постоянно чувствовал себя уверенным, что именно в этом и заключается счастье.

Вот в этом и была та самая опасность, с которой сталкивался колдун, имеющий друзей.

Саша совершенно точно узнал это спустя месяц, однажды вечером, когда черная лошадь неожиданно появилась в саду и принялась ощипывать ивешкины молоденькие посадки.

— Боже мой! — воскликнула Ивешка с крыльца, где она мыла руки, в то время как Саша, стоя в дверях сзади нее, произнес с полным раскаянием:

— Извини, я виноват, — и тут же заставил лошадь покинуть садик.

— Виноват! — воскликнула Ивешка и, обернувшись, бросила на него взгляд, полный негодования. После такого взгляда ему лишь оставалось пожелать, чтобы эта лошадь…

Но Саша вовремя остановился. Он сказал очень тихо и как можно спокойней:

— Мне кажется, это лошадь Петра.

2