Через все испытания

В начале апреля, в ясный, безоблачный день, Горновой услышал гул моторов. К высоте приближалось десятка три бомбардировщиков. «Вот оно! Началось», — подумал он и только успел подать команду «Воздух», как самолеты пошли на разворот. Выстроившись в круг, начали сбрасывать на высоту смертоносный груз. Земля судорожно вздрогнула, а спустя несколько минут оборону полка затянуло толовой гарью и пылью. Две бомбы разорвались у полкового НП. Послышались крики о помощи, по ходам сообщения понесли раненых. Вслед за бомбовыми ударами начался артиллерийский обстрел. Горновой почувствовал, как тугая волна опалила его лицо. Ударившись о противоположную стенку окопа, он свалился с ног. Задыхался от гари, заполнившей окоп, испытывал адскую боль в ушах и мучительную тошноту. Разрывы снарядов казались глухими, словно удары в пустую бочку. Какой-то миг Горновому представлялось, что его голова попала под колесо тяжело груженной машины и скоро будет раздавлена, но в следующую минуту перед глазами мелькнул яркий огонь. Михаил вспомнил, что вокруг рвутся снаряды, что высота, обороняемая его полком, стонет под ударами вражеских бомб и снарядов. Вонзаясь немеющими пальцами в скользкую стенку окопа, он поднялся и, еле удерживаясь на ногах, увидел в дыму полыхавшие черно-бурым пламенем несколько вражеских танков.

— Вызывай второй батальон! — приказал оказавшемуся рядом телефонисту.

— Слушаюсь, товарищ командир, — отозвался солдат и начал быстро крутить ручку аппарата. — Алле! Алле! «Сосна»! Что молчишь?

— Перебит провод. Давай быстро по линии, — прокричал сержант.

Солдат бросился в дымное облако, затянувшее пространство от НП до переднего края, а сержант, заняв его место в щели, продолжал крутить ручку.

— Скоро вы там? — спросил Горновой, плохо слыша свои слова.

На переднем крае, не переставая, рвались мины и снаряды, звонко били сорокапятки, строчили пулеметы.

— Вас генерал. — Сержант протянул трубку.

— Слушаю, товарищ восьмой, — прокричал Горновой.

— Смяли передний край? — спросил Костылев.

— В нескольких местах, — спокойно ответил Горновой.

— Бей прорвавшихся, а дивизионная артгруппа преградит подход из глубины.

Как только Горновой вернул сержанту трубку, тот метнулся в дым вслед за солдатом.

— Куда ты? — прокричал Горновой.

— Я мигом, товарищ подполковник!

Через несколько минут сержант вернулся. На спине он нес раненого связиста. Сержант опустил его на землю.

Вдвоем перенесли хлопца в ход сообщения. Он потянулся рукой к своему карману, прошептал:

— Спа-си-бо, то-ва-рищ ко-мандир. Вот маме…

Это были последние слова юного бойца.

— Возьми письмо да не забудь отправить, — сказал Горновой сержанту.

Враг снова начал обстрел. Несколько снарядов разорвались перед бруствером наблюдательного пункта. Горновой еле устоял на ногах. Когда вытер засыпанное песком лицо и открыл глаза, увидел лежащего начальника штаба. Не выпуская из рук планшета с картой, майор попытался что-то доложить, но не смог подняться.

— Что с тобой? — наклонившись, спросил Горновой.

— Чепуха, пройдет.

Подбежал ординарец, перевязал майору голову.

После очередного огневого налета противник усилил нажим на передний край, но заградительный огонь нашей артиллерии и выдвинутые на заранее подготовленные рубежи полковой и дивизионный противотанковые резервы остановили врага. Атаки возобновлялись еще несколько раз, но ни одна не имела успеха. Потеряв девять танков и до батальона пехоты, противник с наступлением темноты отошел на исходные рубежи. Глубокой ночью он попытался эвакуировать из нашего расположения подбитые танки.

— Нет уж, дудки! Этому не бывать. Останутся у нас в качестве трофеев, — сказал Горновой, наблюдая, как полыхнул черно-бурым пламенем подбиравшийся к переднему краю тягач.

Немалые потери понес и полк Горнового.

Далеко за полночь Михаил Романович возвратился на НП. В блиндажике за перегородкой сидел сержант-телефонист с двумя трубками, подвешенными на голову с помощью клочков бинта, и, склонившись над коптилкой, читал письмо погибшего товарища: «Дорогая мамочка! Я тебе уже писал, что мы стоим в обороне. Нудное это дело. Наступать веселее. Но думаю, что долго стоять не будем. Погоним немчуру и скоро ее разобьем. И я возвращусь к тебе. Не скучай, а главное, не плачь. Пиши мне почаще, а если я немного задержусь с ответом, то не пугайся. Ведь я на войне, и времени здесь не всегда хватает. Смотри за Павликом, чтобы не убежал на фронт. Все хотят бить фашистов. Даже у нас в полку есть один такой, у разведчиков, все рвется пойти за «языком», да не берут его ребята…»

Читать письмо до конца сержант не стал, посмотрел лишь в самый конец листка, где было выведено большими буквами: «Целую тебя, моя мамочка, крепко-крепко. Я буду громить фашистов за своего отца, сложившего голову, защищая Родину». В самом уголке стояла подпись: «Твой сын Федя».

Сержант тяжело вздохнул и положил письмо в противогазную сумку: «Завтра отправлю».