Через все испытания

Дверь распахнулась, и порог неторопливо переступил плотный, невысокого роста, с небольшими черными, как смоль, усами и такими же бровями Корней Степанович. Тепло улыбнувшись, снял на ходу полушубок и направился к трибуне.

— Извините, ребята, за опоздание, — сказал он. — Но что поделаешь? Занесло дорогу, коню по брюхо. Еле пробрался.

И Мартынов повел речь о пленуме райкома партии, на котором обсуждались конкретные вопросы по претворению в жизнь решений ЦК ВКП(б) о коллективизации сельского хозяйства и на этой основа — ликвидации кулачества как класса. А когда закончил выступление и сел за стол, со всех сторон раздались голоса;

— С Демида начать надо! Навалиться на Ракитный! Туда бы добровольцев покрепче!

— Правильно! — согласился Мартынов.

Михаил Горновой подошел к столу в числе первых.

— Миша? — Мартынов улыбнулся ему. — Беседовал как-то с твоей мамашей. Порассказала о хуторском кулачье. Измывались над вами люто.

Михаил подтвердил:

— Еще как, и не только над нами.

Когда в список был внесен тридцать второй доброволец, Мартынов поднял руку:

— Для хутора, достаточно.

Инструктируя добровольцев, Мартынов предупредил:

— Не исключено, что у врага есть оружие. Будьте осторожны. Начинайте сразу, как решено, с Жернового и Штахеля. Остальные вроде потише, но у каждого из вас перед глазами должен стоять Артем Катрич. Вот Миша видел, как его жгли, живьем закапывали в землю. Так, Миша?

— Видел, — глухо отозвался Горновой.

— Ну а Клаву… Все знаете, что с ней сделали кулаки.

И комсомольцы тронулись в путь.

Как только они перевалили через гряду и появились на ее склонах, хутор всполошился: залаяли собаки, кое-где от двора к двору прошмыгнули согнутые фигуры. Когда ребята подошли к дому Жернового, во дворе послышались угрожающие выкрики, закудахтали всполошенные куры, в небо взвилась стая голубей. Выбежав из коровника, Федька бросился в конюшню. Через минуту он, давно небритый, обрюзглый, вылетел из конюшни на лоснящемся гнедом жеребце, рванулся к тыльному забору.

Вилами, как пиками, два комсомольца преградили ему путь.

— Не дури! — предупредили Федьку.

Поняв, что заслон не прорвать, Федька сполз с лошади, пошатываясь, направился в дом. Привели и Демида, который пытался спустить с цепи разъяренного пса.

— Опоздал, Демид Жерновой! — выкрикнул кто-то из комсомольцев, шедших следом. — Иссякла былая прыть!

Демид нервно напрягся, еще больше побагровел, красные глаза выпучились, загорелись злобой, но короткие, к старости совсем искривившиеся ноги заметно затряслись.

Подойдя к Жерновому, Миша в упор спросил:

— Узнаёшь?

— Пастушок! — желчно выдавил Демид, плюхнулся на потемневшую от времени, залосненную лавку и засмеялся истерически.

— Вспомнил? Не забыл, как жег паренька? Тогда, во дворе у Мунтяна?

— Так не я же. Разбирались…

— Только не до конца разобрались. Но за этим дело не станет. А вообще-то сообщить мы пришли тебе: твое хозяйство как кулацкое ликвидируется, а за преступления тебе придется отвечать.

Федька, уронив голову в ладони, неподвижно сидел на табуретке.

А Демид раздраженно шаркнул подошвой, больше нажимая на каблук, как будто стараясь что-то попавшее под ноги растереть в порошок.

Миша почти вплотную подошел к Демиду:

— А помнишь, как заставлял ходить по снегу босиком?

Демид процедил:

— Стар я, какая память? — И вдруг упал навзничь. Послышался гортанный храп.

Федька видел, как отец забился в последних судорогах, но на помощь не поспешил.

— Ну помоги же, отец ведь! — шумнул на него Михаил.

— А чего ему теперь? — буркнул Федька и, наклонившись, вытянул тело отца вдоль лавки.

Глава 15

Школу Михаил окончил вместе с Сурминым, но дальше их пути разошлись. Сурмин не чаял души в технике. Горновой решил продолжать образование. И после года работы в МТС он своего добился.

— Что ж, Мишка, иди учись, — напутствовал его Корней Степанович, теперь уже начальник политотдела Головановской МТС. — Ученые люди нам ой как нужны! Ведь знаешь требования партии о кадрах?

— Кадры решают все! — произнес Горновой лозунг, который с начала тридцатых годов был в стране одним из главных.

Весь народ жил завершением строительства Днепрогэса, и Михаил видел себя специалистом-энергетиком. «Неважно где. Главное, быть у источника движущей силы», — ликовал он, поступив в энергетический техникум. Но нормальная учеба продолжалась недолго. Уже с осени дал себя знать голод. По карточкам учащиеся стали получать вместо хлеба фунт мамалыги [1], а к концу года и эта норма была сокращена вдвое.

Миша, продолжая учебу, нашел работу, как и некоторые его товарищи, на стройке. Рыли траншеи в каменистом грунте под фундамент будущего мелькомбината.

Многие бросили учебу. Миша не допускал такой мысли, тянул из последних сил, веря, что положение улучшится. Наконец получил письмо от Сурмина. Тот, работая в совхозе, писал: «Мед и здесь не лижут, но жить можно. Так что приезжай».