Через тысячу лет

Старые рисунки и фотографии XX века, в немалом количестве имевшиеся в библиотеке нашего хозяина, послужили основой для наших уроков. Вещи домашнего обихода, здания, машины и другие предметы, близкие к эпохе XXX века, мы изучали по великолепным цветным фотографиям.

От времени до времени наша комната (классная, как шуточно назвал ее профессор Фарбенмейстер) погружалась в полумрак, и на стенном серебристо-хрустальном экране овальной формы вспыхивали кино-картины, иллюстрировавшие нам отдельные моменты жизни современного человечества: — гигантские общественные работы, действия изумительно сложных, почти одухотворенных машин, народные шествия, отдельные моменты производственных процессов, — и все это в красках, в рельефных образах, в звуках, заставлявших моментами забывать о том, что это лишь картины, а не сама живая, полнокровная жизнь…

Вечером мы собирались то в комнате нашего хозяина, то в круглой небольшой зале, рядом со столовой, где на широкой белой стене появлялись рельефные сцены современной жизни, передаваемые, как нам объяснили, при помощи радио.

Новая непонятная жизнь проходила тогда перед моими глазами: отлет каких-то белых, чудовищной величины, воздушных кораблей, народные шествия, аудитории, полные шумной толпой, величественные здания странной архитектуры…

Я слышал свист ветра, рокот волн, говор людей — казалось, стоило перешагнуть через узкую серебристую рамку экрана, чтобы очутиться среди этой оживленной толпы, точно спешащей на какой-то радостный праздник…

От времени до времени мы слушали музыку. Странные и волнующие мелодии будили во мне какие-то полузабытые воспоминания… Я силился припомнить что-то и не мог. Чей-то знакомый образ вставал перед моими глазами — еще мгновение и я узнаю, припоминаю, но мелодия обрывалась и все исчезало… Одна вещь запомнилась мне особенно ярко. Сначала это были тяжелые, неясные и расплывчатые звуки, точно туман, клубящийся над водой. Но вот в бесформенной толще тумана мелькает яркий солнечный луч. Слышится четкий властный мотив. Он звучит, как призыв, но призыв остается без ответа и гаснет. Волны тумана и харе звуков сгущаются, свет меркнет и исчезает. И снова тот же великолепный и властный мотив… На этот раз победа за ним. Клубы тумана бегут, как тени от солнца, расплываются, задерживаясь лишь в темных, глубоких ущельях. Яркий, ослепительно яркий свет затопляет всю землю. Тумана нет. Властно звучащий голос рушит скалы, срывает вершины гор, вздымает кипящие воды морей и, кажется, нет силы, способной противиться неудержимому призыву, в ответ которому вибрирует сейчас каждый атом…

— Что это такое? — спросил я через несколько минут, придя немного в себя.

— Неправда ли, прекрасно? — ответил профессор Антей. — Это наш гимн Нового Человечества…

— Инертная природа, побеждаемая творческой волей человека? Так ведь? Я верно понял его внутренний смысл? — быстро спросил я.

Профессор Антей с улыбкой поглядел на меня и кивнул головой.

— Вы угадали. Так его понимаем и мы. Когда-нибудь вы услышите эту песню борьбы и победы в исполнении многих тысяч людей, и тогда впечатление будет еще сильнее и ярче…

Так прошло две недели. Каждый день пребывания в этом удивительном мире безгранично расширял наш умственный горизонт. Мы уже недурно понимали речь жителей XXX века и даже сами пытались кое-что говорить, вызывая подчас веселый смех нашей юной учительницы.

При изучении языка нового мира, нам с профессором Фарбенмейстером пришлось познакомиться с одним замечательным приемом обучения.

На одном из уроков нас усадили в глубокие кресла, предварительно обвязав наши руки металлической лентой, соединенной проводами с каким-то прибором. Затем свет в комнате был убавлен и только на расстоянии метра перед нами тускло засиял небольшой стеклянный шарообразный сосуд, установленный на тонкой подставке.

— Смотрите на этот шар и старайтесь ни о чей не думать… — послышался голос нашей учительницы. — Мы сейчас попробуем на вас тот способ, который мы применяем при обучении детей…

Через несколько минут такого смотрения мне показалось, что стеклянный шар меняет свою окраску. Из бледно-опалового он стал темно-красным, а через минуту загорелся зеленовато-синим огнем. Внутри шара я заметил какие-то дымные полосы, свивавшиеся, подобно змеям, в темные клубки. При этом шар стал звенеть тонким, однообразным поющим звуком… Глаза мои закрывались, хотелось спать, но усилием воли я боролся со сном. На световом экране вспыхнуло изображение какого-то предмета, и в то же время я отчетливо услышал его название. Одна картина на экране сменяла другую, а чей то ровный, размеренный голос продолжал давать объяснения. И странная вещь — каждая линия, каждый звук, каждое слово, как кирпичи под ловкими руками каменщика, прочно и легко, сами собой укладывались в моем мозгу… Я смутно сознавал, что это нечто вроде внушения, но своей воли у меня уже не было, и память послушно впитывала в себя то, что ей диктовали.