Через триста лет после радуги

Нашедшему бутылку.

Приятель! Я не знаю, кто ты и откуда. И не знаю, через неделю или через сотню лет бутылка попадет к тебе в руки. Тебе, наверное, интересно, что со мной было. Для тебя это уже «было». Ни черта со мной не будет.

Объявят мне выговор. Возможно, строгий. Возможно, возьмут слово, что в дальнейшем… Но знай, что, когда я буду давать слово, я буду держать большие пальцы рук внутри кулака. В этом случае по старой морской традиции обещания недействительны. Ты думаешь, что дело было хуже?

Поверь, мы не утонем. Мы просто не имеем права уступать финикийцам. В любое время человек должен уметь повторить то, что делали до него.

Помни об этом. А при случае давай выпьем за то, чтобы чудаки и донкихоты никогда не исчезали. Они здорово помогают любить жизнь. И помогают ценить то, что было до нас и будет после. Только скучные народы в скучные времена могут обходиться без чудаков.

Прощай. Туман, лед и морские качели поджидают нашу лодчонку.

Весенняя охота на гусей

Этот холм был чем-то непохож на тысячи таких же, раскиданных по Восточной тундре. Может быть, поэтому гуси предпочитали прокладывать маршруты именно над этим холмом — утром в одну сторону, где чернели гладкие глыбы гор Пырканай, вечером в другую, где было просто море.

…Он скинул рюкзак. Нет, это точно, нигде не найти ему больше таких холмов, нигде не растут на их верхушках такие вот кустики ивняка. «Привет», — сказал он и провел рукой по веткам. Ветки закачались, и горький их аромат остался на руке.

Яма была чиста и суха. Все-таки он старательно заскреб землю со дна и пошел рвать траву на сиденье. Трава была жесткая и холодная. Он рвал ее минут двадцать, пока не набрал достаточную охапку. Кухлянка и руки пахли теперь железистым запахом болота, запахом прошлогодней травы.

…Первый гусь налетел в оглушительном шуме крыльев. Гусь летел очень низко, и, когда он вскинул ружье, тот испуганно заметался, но дробь настигла его. Гусь долго трепыхался метрах в двадцати от ямы. Ему стало жаль гуся, он вылез из ямы и несколько раз стукнул прикладом по лобастой голове гуменника. Гусь отчаянно замахал уцелевшим крылом и затих.

Стрелять расхотелось.

— Вскипячу чай, — сказал он вслух и, держа теплую шею гуся в одной руке, стал собирать крохотные веточки.

Он вынул патрон, в котором лежала прокеросиненная тряпочка, и сунул ее под ветки. Потом достал маленький медный чайник. Подарок Кольки Муханова — любимца тридцатилетних женщин.

Огонь постепенно охватывал ветки. Это был крохотный чукотский костер, чуть больше пламени спиртовки. Теперь надо внимательно подкладывать все новые прутики и долго ждать, пока закипит вода…

1

С Мухановым они познакомились в Кертунгской разведке, где оба работали шурфовщиками. Кертунгская разведка была самой дальней разведкой недавно открытого золотоносного района и самой несчастливой.

Ее организовали, когда о новом золоте стали шумно писать газеты. Три санных балка, наспех обитых оленьими шкурами, завезли по снегу на тундровую речушку. По сведениям давних лет, на речушке встречали «знаки» в шлихах.

Был Колька Муханов рыжий. Не то чтобы просто рыжий, а всамделишный огненно-рыжий, как самый рыжий человек. И еще Колька был веселый. Рыжих все любят, как увидят, так и улыбаются. Наверное, поэтому Муханов и был веселый, потому что ему все улыбались. А может быть, так и родился — веселым и рыжим вместе.

Они жили в одном балке, и нары их находились рядом. В беззвездные чукотские ночи Санька засыпал под доверительное журчание мухановского баска.

Почти вся разведка состояла из шурфовщиков. Ребята подобрались нешумные и молчали, что письма и спирт к ним попадают втрое реже, чем в иные экспедиции, а и туда-то они попадали раз шесть-семь в год.