Многочисленные развалины. Мёртвое, заржавленное «Колесо обозрения».
Редкие жилые дома. В других домах — трава по пояс, цветы, торчащие из пустых окон. В центре города — памятник солдатам Отечественной войны, заросший и облупившийся. Рынок — куча арбузов. Цены втрое выше, чем в Араратской долине. Источник-фонтан, люди с вёдрами, бидонами и флягами. Почтамт — тоже пострадавшее от войны, облупленное здание. Письмо в Москву отправить можно, но сколько будет идти, никто не знает. Солдаты разъезжают в кузовах редких грузовиков.
Купили арбуз. Позавтракали. Неуютно как-то. Поехали в Агдам.
Все машины в Карабахе — старые советские. Номера, как правило, тоже старые, с буковками «НК», или армянские военные, с армянскими буквами. Ни одной импортной машины в Карабахе я не видел.
Когда мы шли по городу в сторону Агдама, нас предложил подвезти армянин с длинным носом лет сорока на старой легковой машине.
— Русские? из Москвы? — удивился он. — Давно русских не видел, все уехали отсюда, только двое во всём городе остались: моя жена и ещё одна женщина.
На посту ВАИ на выезде из города водитель высадил нас, развернулся и поехал обратно в Мартакерт, радуясь необычайной встрече: русские! туристы! в Мартакерте!
От Мартакерта до поворота на Агдам мы доехали в кузове, ароматном от навоза. Видимо, в этом грузовике недавно перевозили коров.
Агдам решили не посещать, и вскоре нас подобрала другая машина — «уазик» с двумя карабахскими офицерами.
— А вы не шпионы? Документы можно? — удивились они. Всю дорогу офицеры были обеспокоены и говорили о том, что нехорошо оказаться шпионом. Я так и не понял, всерьёз или нет.
Наконец мы прибыли в столицу Нагорно-Карабахской республики, город Степанакерт.
В феврале того же самого 1988 года в Степанакерте над зданиием обкома ЦК КП Азербайджана был поднят флаг Армянской ССР. В «едином, могучем» Советском Союзе наметилась первая трещина. Прошло девять лет…
Степанакерт, как и все остальные города в Карабахе, сильно пострадал во время войны. Здесь проживает едва ли половина от предвоенного «списочного состава». Но больших разрушений мы не увидели — центральные улицы и строения, пережившие войну, подверглись косметическому ремонту. На окраине города, конечно, ещё видны следы разрухи. Но на главной улице — чисто, новые вывески (чаще на русском, чем на армянском), магазинчики и даже городской транспорт — автобусы. Нищие. Старушки продают семечки. Питьевые фонтанчики. Много солдат.
В Карабахе у нас с Олегом появилась какая-то странная болезнь. Симптомы этой болезни были такими: нежелание быстро ходить, желание спать, головная боль и проч. Болезнь проявилась у нас обоих почти одновременно, сегодня утром. Мы решили, что это следствие резкого изменения высоты и климата: после пребывания на Севане, на высоте 1900, мы поднимались вверх ещё на значительную высоту. В общем, высота тому виной или нет, — но когда мы назавтра спустились в Горис (1400), а потом и в Ереван (1000), симптомы полностью исчезли у нас обоих.
Когда мы сидели на площади в центре Степанакерта, к нам подсела обиженная временем старуха.
— Горбачёв, окаянный, весь мир перевернул! — огорчалась она.
Как выяснилось, бабка много лет работала заведующей магазином. Теперь она получала пенсию 3000 драм (6 долларов) и торговала семечками на городской площади.
Машина с трафаретной надписью:
«МИНЫ! БОМБЫ! НЕ ТРОГАТЬ!»
В Тбилиси мы когда-то встретили машину с точно такой же трафаретной надписью. Тогда я подумал: наверное, «антиугонная надпись»: захочет кто-нибудь вскрыть или угнать машину, прочтёт: мины-бомбы, испугается. Ну а здесь, возможно, и всерьёз?
Проходя мимо почты, мы решили отправить в Москву по письму. Письмо в Москву, как и открытка, здесь стоит 170 драм (из Еревана столько же). Марки же оказались свои, независимые, с надписью по-армянски и по-английски: «Republic of Mountainous Karabakh». Насчёт сроков доставки нам сказали, что каждую неделю, по пятницам, почта отвозится в Ереван. Мы отправили свои послания — они дошли до Москвы за 16 дней.