Через пустыню

Я поднялся. Меня вывели из трюма через полутемную среднюю палубу наверх. По пути я осмотрел свою одежду и обнаружил — как к своему удивлению, так и успокоению, — что ни малейшей вещи, кроме оружия, у меня не отобрали.

Выйдя на палубу, я заметил, что нахожусь на маленьком барке со строгими очертаниями, несшем два треугольных паруса и один трапециевидный. Такой такелаж на этом обильном штормами, шквалами, рифами и мелями море требовал от капитана хорошего разумения своего дела, мужества и хладнокровия. Команды на корабле было по меньшей мере втрое больше, чем нужно, а на носу стояла пушка, так замаскированная ящиками, тюками и бочками, что ее нельзя было заметить с другого судна. Команда состояла из шумных обветренных матросов, каждый из которых нашпиговал свой пояс стреляющим, ударным и колющим оружием. На корме сидел мужчина в красных штанах, зеленом тюрбане и голубом кафтане. Его длинный жилет был богато украшен золотом, а в служившей ему поясом сотканной в Басре шали сверкало дорогое оружие. Я сразу же узнал в нем дервиша.

Возле него стоял араб, которого я на самбуке повалил на палубу. Меня подвели к ним. Араб разглядывал меня мстительно, дервиш — презрительно.

— Знаешь ли, кто я? — спросил меня дервиш.

— Нет, но догадываюсь.

— Ну, так кто я?

— Ты Абузейф.

— Верно. На колени передо мной, гяур!

— Разве не написано в Коране, что поклоняться должно одному только Аллаху?

— На тебя это не распространяется, потому что ты неверный. Я приказываю тебе стать на колени, чтобы выразить свою покорность.

— Я еще не знаю, заслуживаешь ли ты почтения, и даже если бы я узнал это, то выразил свое уважение к тебе другим способом.

— Гяур, ты встанешь на колени, или я снесу тебе голову!

Он встал и выхватил свою кривую саблю. Я приблизился к нему еще на один шаг.

— Ты в самом деле Абузейф или палач?

— Я — Абузейф и сдержу свое слово. На колени, или я положу твою голову к своим ногам!

— Береги свою собственную!

— Гяур!

— Трус!

— Что! — зашипел он. — Ты назвал меня трусом!

— Почему ты напал на самбук ночью? Почему переодел своих шпионов в женское платье? Почему ты показываешь отвагу здесь, окруженный и защищенный своими людьми? Стал бы ты против меня один на один — посмотрел бы я на твою удаль.

— Я Абузейф, Отец Сабли, и десять человек, таких, как ты, ничего не смогут сделать против моего клинка!

— Так смело можно говорить, когда боишься действовать!

— Действовать? Разве этот десяток на месте? Будь это так, я бы доказал тебе в одно мгновение, что говорю правду!

— Десятка не надо… Достаточно одного.

— Может быть, ты и хочешь стать этим одним?

— Ба! Ты же этого не позволишь!

— Почему это?

— Потому что ты боишься. Ты убиваешь языком, а не саблей.

После своих слов я ожидал от разбойника усиленного взрыва гнева, однако был разочарован. Он спрятал свой гнев под холодным, убийственным спокойствием, снял саблю с пояса у своего соседа и протянул ее мне.

— Вот, бери и защищайся! Скажу тебе открыто: даже если ты обладаешь ловкостью Афрама и силой Келада, при третьем моем ударе ты станешь трупом.

Я взял саблю.

В странной ситуации я оказался. Видимо, Отец Сабли фехтовал, по восточным понятиям, отлично, но я знал, что восточный человек чаще всего оказывается в сравнении с европейцем столь же плохим фехтовальщиком, как и плохим стрелком. Мне еще не довелось скрестить клинки с восточным противником по всем правилам фехтовального искусства, и хотя врученная мне сабля была довольно непривычной — слишком легкой для парирования ударов, но весьма тяжелой для обманных движений, — я испытывал большое удовольствие, готовясь продемонстрировать Отцу Сабли превосходство европейской школы владения холодным оружием.

Вокруг нас собрался весь экипаж. Кажется, никто не сомневался, что при третьем ударе Абузейфа я в самом деле стану мертвецом.

Отец Сабли напал на меня столь быстро и резко, не признавая никаких правил, что у меня не было времени занять оборонительную позицию. Я парировал нечеткий удар из кварты [80] и тут же попытался использовать ослабление его защиты. К моему удивлению, от удара наотмашь он ловко увернулся под моим клинком. Абузейф поставил защиту и попытался сделать обманное движение, но неудачно. Я в свою очередь точно так же защитился и поразил его кончиком сабли. Мой укол пришелся в задницу, поскольку я вовсе не собирался серьезно ранить его. Разъярившись, Отец Сабли забылся, отступил для разгона и в прыжке попытался снова нанести удар из кварты. Я сделал полшага вперед, поставил жесткий заслон — оружие вырвалось у него из руки, описало в воздухе широкую дугу и, перелетев через фальшборт, упало в воду.

Все вокруг замерли. Я отступил и опустил оружие. Отец Сабли стоял передо мной, неподвижно уставившись мне в глаза.

— Абузейф, ты очень искусный фехтовальщик!

Мои слова вернули его в сознание, но вопреки своему ожиданию я увидел на его лице не признаки гнева, а изумление.

— Человек, ты — неверный, а все же победил Абузейфа.