Через не хочу

Девочки, нужно отдать им справедливость, этого не замечали. Если сразу после Нининого приезда они усиленно кормили тощенькую застенчивую замарашку, обучая ее: «Это черная икра, она лучше, чем красная… Ешь давай, пока не съешь, не отстану», то теперь им и в голову не могло прийти, что Нина по-прежнему стесняется в еде.

Питание в семье Смирновых было устроено просто и даже простодушно. В холодильнике всегда стояла «наваренная кастрюля» — так называли в семье обед, одно блюдо, одновременно и первое, и второе. Ольга Алексеевна строго соблюдала очередность блюд: густой борщ или тушеное мясо — с картошкой, с капустой, с рисом, с гречневой кашей, стараясь, чтобы семья питалась полноценно, разнообразно: капуста, рис и гречневая каша по заданному графику. Наваренную кастрюлю никто не ел.

«Днем я в Техноложке, вечером в Университете марксизма-ленинизма», — удовлетворенно разглядывая «наваренную кастрюлю», приговаривала Ольга Алексеевна, имея в виду, что готовит небрежно и без любви, но — вот же она, наваренная кастрюля, символ семьи. «Олюшонок, символ нашей семьи — тушеное мясо без соли», — иногда говорил Андрей Петрович. Сам он «символ» старался не есть, отговариваясь тем, что обедает в Смольном, но действительно, что-то интимное было для него в самом виде наваренной кастрюли — наверное, тот факт, что Олюшонок для него готовит.

Нина сердилась, что девочки к наваренной кастрюле не притрагивались — нужно экономить, ведь потрачены продукты, время, деньги! Но девочки не хотели экономить, прибегали, хватали по куску ветчины, красной рыбы или бутерброд с икрой — водитель еженедельно привозил продуктовые заказы, и Нина экономила одна — давилась невозможно невкусным, без соли и специй, тушеным мясом, но до деликатесов не дотрагивалась.

Нина старалась сберечь не только потраченные Ольгой Алексеевной время и продукты, но и одежду, колготки — особенно колготки. У нее была целая система: дорогие колготки за 7 рублей 70 копеек не носила в школу, только на выход и только с юбкой, порвала — расстроилась, зашила, потом надевала под брюки, пока не расползутся, в общем, каждую пару колготок использовала до их полного изнеможения. А девочки относились к колготкам с прекрасной небрежностью: порвала — выбросила. Ольга Алексеевна говорила: «Это просто нахальство — рвать колготки каждый день!» Нина, окажись она на их месте, умерла бы от неловкости. Возможно, ей Ольга Алексеевна и не сделала бы замечания. Но Нина сама к себе была строга.

…Ну, и так далее. Подобные мелочи можно было бы перечислять долго… Отчего Нина жила, будто оглядываясь? Разве Ольга Алексеевна вела тайный счет, сколько она на нее потратила, и собиралась ей когда-нибудь его предъявить?.. Ольга Алексеевна не была прижимистой, расчетливой, скорее уж Андрей Петрович мог вспылить, назвать ее странно книжным словом «транжира!».

Сам Смирнов никогда ничего не выбрасывал. На антресолях лежал огромный чемодан с подзорами, привезенными им из деревни. Подзоры, широкие кружевные полосы с вышитыми петухами и курами, пришивали к краю простыни, при застеленной постели подзор свисал над полом. Ольга Алексеевна на подзоры не сердилась — это память о доме. Но зачем хранить ее сапоги за последние десять лет? Что, вдруг голенище понадобится на заплатку?.. Какую заплатку, куда заплатку, вразумительно он не ответил бы, но — вдруг. Смирнов вычищал тарелку по-солдатски, до блеска вымазывая остатки хлебом, двадцать лет вычищал, и двадцать лет Ольга Алексеевна вздыхала, жалея его за детскую недокормленность. Андрей Петрович никогда не вмешивался в дела девочек — он говорил: «Я не вмешиваюсь в эти ваши колготки». Так отчего же Нина ни разу не попросила купить что-то из одежды, не ела дорогую еду, оборачивала в бумагу книги, прежде чем начать читать? Наследственность у девочек была почти одна и та же, а примешавшиеся в Алене с Аришей «деревенские» гены Андрея Петровича могли бы, напротив, лишь добавить девочкам бережливости. Андрею Петровичу раз в полгода полагались книги — водитель привозил собрания сочинений, серые тома Дюма и другие дефицитные издания. Отчего Алена с Аришей хватали Дюма сладкими пальчиками, а Нина оборачивала в папиросную бумагу?

Возможно, в этом не было никаких подводных камней, никаких психоаналитических изысков, и ответ совсем прост — не хотела запачкать. И в большом, и в таком ничтожно малом она была очень удобной приемной дочкой. Возможно, в ее поведении — не съесть, не порвать, не испачкать, не потратить — проявлялось решение: раз уж она здесь временная, не окончательно своя, она ничего не запачкает. Если она будет брать только самое необходимое, но не лишнее, — может быть, тогда ее полюбят?.. Надо сказать, что такое решение мог бы принять человек по-взрослому независимый и сильный, а нелюбимые дети, особенно девочки, хоть и взывают «полюбите меня тоже!», но все-таки склонны по возможности брать — брать, что дают.