Через мой труп

— Только с целью соблюдения формальной логики. Я осматриваю место преступления глазами убийцы, чтобы все там было тютелька в тютельку. Все вещи должны располагаться верно, предметы мебели стоять правильно по отношению друг к другу, вход и выход находиться там, где им и положено. — Я сделал паузу. — Ведь я же писатель, а не преступник.

Ким Венделев кивнул.

«Вот и наступил тот самый момент, — подумал я. — Теперь он вытащит газету с заголовками об убийстве в Гиллелайе, а рядом разложит посмертные снимки Моны Вайс, с которых она будет смотреть на меня своими голубыми глазами. Сейчас он начнет свою психическую атаку».

Вместо всего этого инспектор сделал протестующий жест.

— Да-да, конечно, просто я хотел побольше узнать о том, как ваш брат писатель работает, — сказал он. — Думаю, у нас в полиции многим невдомек, как вы умудряетесь выдумывать все эти ужасы и при этом не свихнуться. По ночам-то хоть удается спать спокойно?

— Без проблем, — соврал я.

Я прекрасно знал, что выгляжу сейчас так, будто провел без сна пару недель. Да и вообще спал я довольно плохо. Однако засыпать мне мешали не столько описываемые в книгах жуткие убийства, сколько собственные чувства, сопровождающие данные описания. Как правило, на помощь приходил алкоголь — я засыпал, и мне снились тревожные сны, из которых наутро в памяти оставались только тяжелые, грозные тучи.

— Вообще говоря, и сами убийства нынче — отнюдь не чета прежним, — сказал я. — Пришло ваше время, настала эпоха технарей. Со всеми этими анализами ДНК, мобильниками и расставленными повсюду камерами видеонаблюдения настоящей работы для сыщика почти не осталось. Когда я только начинал писать детективы, убийце было легко заметать следы преступления: он мог попросту сжечь труп или же удалить ему зубы и срезать кончики пальцев. Теперь всего этого недостаточно.

— Тебя это, похоже, расстраивает, — заметил Ким Венделев.

Я сделал нетерпеливый жест рукой:

— Просто я хочу сказать, что пропала всякая романтика.

— Романтика! — хмыкнул инспектор. — В убийстве нет ничего романтичного.

— Точно так же, как нет ничего увлекательного в анализе ДНК или в том, что все потенциальные жертвы разгуливают с мобильниками в карманах.

— И поэтому сам ты предпочитаешь не иметь мобильного телефона? — быстро спросил Ким Венделев.

Вопрос застал меня врасплох: я был смущен отчасти тем, что инспектор, оказывается, проверял, есть ли у меня мобильник, отчасти — из-за того, что, в общем-то, он был недалек от истины.

— Может быть, — ответил я. — Об этом я как-то не думал. Во всяком случае, мне уже надоело выдумывать предлог для того, почему у жертвы не было мобильника или почему он оказывается вне сети как раз в тот момент, когда убийца совершает нападение.

— А может, это только добавило бы остроты? — предположил инспектор. — Я имею в виду, если бы жертва связалась с кем-то как раз в момент убийства? — Он усмехнулся.

— Что ж, готов над этим подумать, — в свою очередь улыбнулся я.

Ким Венделев потер руки:

— Ну ладно, пожалуй, начнем. — Он надавил какую-то кнопку на лежащей между нами черной штуковине.

Допрос продолжался более часа. В отличие от вступительной беседы, теперь инспектора интересовали исключительно факты. Он спрашивал о моих взаимоотношениях с Вернером, о том, когда я в последний раз его видел и чем я занимался в момент убийства. У меня не было никакого алиби на остаток того вечера, когда мы с Вернером обедали, однако Венделева это, похоже, не насторожило. Он не спросил меня, существовали ли у убитого враги — наверняка ему все было прекрасно известно. Было заметно, что он неплохо знал Вернера, и у меня создалось впечатление, что, с точки зрения убитого, Ким Венделев являлся классическим образцом так называемого пай-мальчика. И наоборот, с точки зрения инспектора, Вернер был позорным пятном на мундире полиции, так что если Венделев и жаждал отыскать убийцу, то вовсе не по причине симпатии к жертве, а исключительно по долгу службы.

Об убийстве в Гиллелайе не было сказано ни слова, и я был признателен полицейским за их хороший литературный вкус, благодаря которому моих книг они, по-видимому, не читали.

В общем и целом, как мне показалось, допрос я выдержал с честью. Вопросы, связанные со смертью Вернера, носили такой характер, что я мог отвечать на них абсолютно откровенно, хотя в беседе было и несколько скользких моментов, связанных лично со мной. Я ведь оказался последним, кто видел Вернера живым. Кроме этого, разумеется, сам способ его убийства. Ким Венделев лишь слегка коснулся этих тем, дав понять, что еще не вполне готов их обсуждать, и быстро перешел к другим вопросам.

Когда мы прощались, мне пришлось пообещать, что я не буду пытаться покинуть страну — снова пресловутый штамп. Между тем я был убежден, что с Кимом Венделевом мы видимся не в последний раз.

Обратно в гостиницу я возвращался пешком в гордом одиночестве.