Через Лету обратно (Запоздалый шестидесятник)

Такого не ожидал. Хоть часы на руке! Глянул: до Нового года минута! Успел налить из крана холодной воды — не горячей же! — и под бой курантов (доносился) чокнуться со своим отражением в зеркале. И что-то вдруг забрезжило… Налил до краев и хлопнул второй стакан и тут же сообразил: ведь я не только в этом замкнутом помещении, я в Будапеште, где почти полвека назад был сильно счастлив. Ура! До этого три дня — из восьми — нашу молодежную делегацию промурыжили во Львове (лихорадочно, а точнее, довольно лениво, «накачивали» напоследок, водили на какие-то лекции). Мне и во Львове сильно нравилось: в городе был безусловный западный колорит, как мы его понимали, а главное, была уже жаркая, сухая весна. Помню, как мы с вновь обретенным другом Лехой, кстати руководителем нашей делегации, утром, еще до завтрака, выскочили из гостиницы на соседний угол — «залить зенки», как он любил говорить (и делать). Явно западный, по нашим понятиям, сервис, большое стеклянное окно шириной метров пять и острое утреннее счастье… никогда прежде не пил с утра! Вот она, свобода!

На солнечном углу появились наши девушки… Галя, на которую я запал еще в Питере, была среди них. И вдруг ее взгляд — прямо в душу! Умирать буду — вспомню тот миг!

Следующий кадр: мы заходим с ней в бар, уже в Будапеште, и я вынимаю заначку. Строжайше запрещалось, но все знали, что рубли в Венгрии меняют. За давностью лет признаюсь: засунул рулончик сторублевок в пасту. Как бы по причине крайней своей чистоплотности постоянно носил ее с собой. И вот вытащил прямо при ней. О, как она смеялась, опершись о стену рукой и как бы обессиленно уткнувшись в нее головой!.. Выпрямилась, глаза счастливо блестят. Потом мы шли с ней по Будапешту. Будапешт — сиял! Особенно после тусклого в те года Ленинграда. И вдруг мы столкнулись с мрачным Лехой.

— Я встречался сейчас с местными комсомольцами, — проговорил он.

— Ну? — уныло спросил я.

— Они мне сказали… где здесь стриптиз!

— Так пойдем же! — вскричал я. — Плачу!

Стриптиз меня восхитил! Хотя главная моя страсть была направлена в другую сторону.

— Что вы делаете? — шептал Леха. — Вас же исключат!

— Ты думаешь? — глянув на него, хрипло проговорила она.

И мы опять обнялись!

…Когда мы вернулись в Ленинград и вышли на платформу, она посмотрела, как только она умела, и, сделав решительное движение рукой слева направо, сказала: «Сгинь!» Потом я очень страдал… Но зато написал первый в своей жизни крепкий рассказ. А дальше — пошло. Сорок с лишним лет — сорок с лишним книг. Где-то она, первая моя муза?

И вот теперь — последняя. Видимо. Наглая Аглая (имя подлинное), которая в новогоднюю ночь и замкнула меня сюда… на свою, кстати, голову… Прощай! А ведь еще осенью мы катили с ней на велосипедах, хохоча. О, как она танцевала, дурашливо закатив глаза, приоткрыв рот. Делала два очаровательно-неуклюжих движения могучими кистями — и прекращала дурачиться. Все!

Уже знал крутой характер ее. И вот — встретил Новый год, последний, может быть, в ванной (это еще мягко говоря)!

Договорились же — едем прощаться. Но чтоб так?.. Другой бы повесился и был бы абсолютно прав, вызвал бы всеобщее одобрение: хотя бы закончил эту жизнь достойно. Кстати, может, мой герой так и поступит. Но моя задача другая! Хлопнул третий стакан — в этот раз, по ошибке, горячей. Но это неважно! Начал с того еще Будапешта… Писал. Дверь вдруг заскрипела.

— Ты выходить вообще собираешься или нет?

Выйти, конечно бы, надо. Она хорошая… Но такой мощный финал!

— Сейчас… полчасика! — забормотал я.

— Ну, пиши! — грозно проговорила она и захлопнула дверь.

И по возвращении я больше не видел ее. Все! Последнюю музу потерял… Надо бы новую! Тут распахнулась со стуком дверь, и «прекрасная уборщица» наша появилась со шваброй наперевес. Стала, о кровати стуча, шваброй орудовать: вот, мол, тружусь и только оскорбления и слышу! С особой яростью стучала в мою кровать. Мало ей, что и так уже меня в блин раскатала? Вот уж где я действительно — никто.

А я действительно — кто?

— Послушай! — я вдруг радостно ей сказал.

— Чего еще?! — встала со шваброй наперевес.

— Вот… — Залез в тумбочку, нащупал коробку. Протянул ей. — Это тебе. Благодарность за твои тяжкие труды! Бери.

Тишина такая настала вдруг, что слышны были капли со швабры.

Взяла. Резко повернулась, ушла. И тут же солнце палату осветило. Вот так вот теперь. И только так!

…Садилось уже солнце — и тут она вошла. Не сразу и узнал ее. Полупрозрачное платье, туфли на каблуке. Навела томные очи на меня, потом, сделав рот «уточкой», чмокнула и, повернувшись, ушла. Красавицей стала уборщица наша!

— Какими ногами машет! — оценил мой сосед.

Но она-то была явно выпивши, а я? Встал и за ней пошел.

— Ты чего такая?

— А смена кончилась! — произнесла кокетливо.