Через cолнечную сторону (Сборник)

Ведь почти невозможно было вообразить себе живой организм, построенный не из воды и кислорода, а из аммиака и водорода, и еще труднее было поверить, что подобное существо способно не хуже человека наслаждаться физической радостью бытия. Жизнь в бешеной мутной тьме за стенами станции представлялась немыслимой — ведь они не знали, что для глаз обитателей Юпитера этой мутной тьмы вообще не существует.

Ветер ласково поглаживал его, и он растерянно вспомнил, что по земным нормам этот ветер был неистовым ураганом, мчащим смертоносные газы со скоростью двести миль в час.

Его тело впитывало приятные ароматы. Но можно ли было назвать их ароматами? Ведь он воспринимал их не с помощью обоняния, не так, как раньше. Казалось, все его существо пронизано ощущением лаванды, но только это была не лаванда. Он понимал, что для обозначения такого восприятия в его распоряжении нет слов — это, без сомнения, была первая из бесчисленных терминологических трудностей, ожидающих его. Ведь слова и мысленные символы, которыми он обходился как землянин, не могли уже служить ему, когда он стал юпитерианином.

В стене станции открылась дверь тамбура, и оттуда выскочил Таузер, то есть, по-видимому, это был Таузер.

Фаулер хотел позвать собаку, и в его мозгу уже возникли нужные слова, но он не смог их произнести.

Никак. Ему нечем было их произносить.

На мгновение им овладел ужас, слепой панический страх.

Как разговаривают юпитериане? Как…

Внезапно он ощутил Таузера где-то неимоверно близко, ощутил неуклюжую жаркую любовь лохматого зверя, который странствовал с ним по многим планетам. Ему вдруг показалось, что существо, которое было Таузером, очутилось внутри его черепа.

И из буйной радости встречи родились слова:

— Привет, друг!

Нет, не слова, а что-то лучше слов. Мысленные символы в его мозгу, прямо им воспринимаемые и передающие оттенки смысла, которые недоступны словам.

— Привет, Таузер, — сказал он.

— А я отлично себя чувствую, — объявил Таузер. — Будто опять стал щенком. Последнее время я что-то совсем расклеился. Лапы не слушаются, от зубов одни пеньки остались. Уж такими зубами кости не разгрызешь. И блохи допекают. Раньше-то я на них никакого внимания не обращал. В молодости я их и не замечал вовсе.

— Но… но… — мысли Фаулера путались. — Ты со мной разговариваешь!

— А как же! — сказал Таузер. — Я-то с тобой всегда разговаривал, только ты меня не слышал. Я старался, но у меня не получалось.

— Иногда я тебя понимал, — заметил Фаулер.

— Не очень, — возразил Таузер. — Ты, конечно, разбирался, когда я хотел есть, или пить, или прогуляться. Но ничего больше до тебя не доходило.

— Извини, — сказал Фаулер.

— Да чего там! — успокоил его Таузер. — Давай побежим наперегонки вон к тому утесу!

Только сейчас Фаулер заметил этот утес, сверкавший удивительным хрустальным блеском в тени цветных облаков — до него было несколько миль.

— Очень далеко… — нерешительно заметил Фаулер.

— Да ладно тебе! — отозвался Таузер и побежал к утесу.

Фаулер побежал за ним, проверяя свои ноги, проверяя мощь своего нового тела — сначала неуверенно, затем с изумлением. Но уже несколько секунд спустя он бежал, упиваясь восторгом, ощущая себя единым целым с розово-лиловым дерном, с дымкой дождя, плывущей над равниной.

Внезапно он ощутил музыку — музыку, которая вливалась в его бегущее тело, пронизывала все его существо и уносила все дальше на крыльях серебряной быстроты. Музыка, чем-то похожая на перезвон колоколов, разносящийся в солнечное весеннее утро с одинокой колокольни на холме.

Он приближался к утесу, и музыка становилась все более властной, заполняя всю Вселенную брызгами магических звуков. И тут он понял, что это звенит водопад, легкими клубами низвергаясь с крутого склона сверкающего утеса.

Только, конечно, не водопад, а аммиакопад, и утес был ослепительно белым потому, что слагался из твердого кислорода.

Он резко остановился рядом с Таузером там, где над водопадом висела мерцающая стоцветная радуга.

Стоцветная в буквальном смысле слова, потому что тут первичные цвета не переходили один в другой, как их видят люди, но были четко разложены на всевозможные оттенки.

— Музыка… — сказал Таузер.

— Да, конечно. И что?

— Музыка, — повторил Таузер, — это вибрация. Вибрация падающей воды.

— Но, Таузер, ты же ничего не знаешь о вибрациях!

— Нет, знаю, — возразил Таузер. — Это мне только что вскочило в голову.

Фаулер мысленно ахнул.

— Только что вскочило!

И внезапно ему самому пришла в голову формула… формула процесса, с помощью которого можно было бы создать металл, способный выдерживать давление юпитерианской атмосферы.

Фаулер в изумлении уставился на водопад, и его сознание мгновенно восприняло все множество цветов и в точной последовательности распределило их по спектру. Это сделалось как-то само собой. На пустом месте — ведь он ничего не знал о металлах, ни о цветах.

— Таузер! — вскричал он. — Таузер, с нами что-то происходит!

— Ага, — сказал Таузер. — Я знаю.