Через бури

— Вот сюда, в проходную комнату. Она у нас и за гостиную, и за столовую, и за кухню с примусом будет. И еще Баначич сказал, что я мог бы ему хорошим аккомпаниатором быть, и дал мне контрамарку на все спектакли сезона. Знаешь, какие оперы здесь идут?

— Я, сынок, с удовольствием бы театральным буфетом воспользовался, кабы не верблюд неосторожный…

— Ты все отшучиваешься, но я от шитья сандалий не отказываюсь. Лев Толстой любил точать сапоги.

— И от Гнедка не отрекайся. Его кормить надо. Извозом тебе заняться. Больше некому. Мне запасных рук еще не сделали. В зубах вожжи не удержать.

Петр Григорьевич в деле никого не жалел: ни себя, ни сыновей, ни мастеровых, уже вставших за верстаки, точая пока что офицерские сапоги, в дальнейшем основу будущих протезов. Раздобытый Петром Григорьевичем новенький французский протез на верстаке лежал, и каждый мог изучить его, дав волю своей смекалке.

Среди найденных русских мастеровых нашлись подлинные мастера искусства. Отвлекаясь от оставленных на колодках, отделываемых ими офицерских сапог, они подолгу простаивали перед образцом. Заграничный протез им говорил больше трудно читаемых чертежей.

— Ну как, Никандрыч, осилим? — подойдя, спрашивал, заведующий мастерскими.

— Раз надо, так надо, Петро Григорыч. Только я вот здесь чуток не так бы сделал, чтоб протез надевать сподручнее было.

— Давай, давай, пробуй. Тебе первый протез делать. А мастер без смекалки, как генерал без штанов с лампасами.

— Что ж, можно и по генеральским штанам. По лампасам железные шины, с шарниром на коленке. Только тут примерка нужна, чтобы лучше французского вышло. Давай своего первого инвалида.

— Если инвалид камаринскую спляшет, считай себя главным мастером мастерских, а думать будет, как бы снять с себя протез скорей, тогда уж не взыщи, сапожную мастерскую себе ищи.

— Григорьич, тут кожу привезли. Накладную подписать надо.

— Клади на верстак и рукой придержи, а карандаш мне в зубы дай…

Видеть и слышать со сцены волнующие события, любоваться сказочностью обстановки и ощущать в словах и действиях артистов характеры людей, а главное наслаждаться музыкой и пением — словом, быть в театре по контрамарке Баначича стало для Шурика Званцева необходимым.

В поздние годы, вспоминая об этом, он не мог понять, как ему удавалось найти на все время. А он успевал.

Они никогда не расставались с Витей, а контрамарка была одна. И Шурик, не задумываясь о морали, решил сделать для брата точно такую же.

Он трудился карандашом так, словно писал «Гибель Помпеи», и вышло изделие на славу.

Чтобы не подвергать Витю опасности разоблачения, идти с копией через контроль решил сам, подлинник отдав Вите.

Шли в один день две оперы: Леонкавалло «Паяцы» и «Тоска» Пуччини.

Коронные арии Баначича! Разве можно было пропустить?

Зрители шли толпой. Надо смешаться с ней и в давке протискиваться через дверь, чтобы у контролерши не оставалось времени разглядывать билеты.

Сдавленный со всех сторон Шурик с беспокойством увидел, что вместо седой, роняющей пенсне дамы, на контроле стоит упитанный и злой новый директор театра, с плоским лицом и придирчивыми глазами, почти без бровей.

Он крепко, как щипцами, ухватил подростка за руку и не отпускал, другой рукой отрывая контроль у предъявляемых билетов.

Занятый задержанным, он не видел, как за спинами входящих по билетам, подмигнув Шурику, проскользнул Мишка Зенков.

Когда прозвучал звонок и публика схлынула, директор зашипел:

— Откуда у тебя эта фальшивка?

— Баначич дал.

— Врешь. Такого беспризорника, тунеядца он до себя не допустит.

Оскорбленный, Шурик смело выпалил:

— Проверьте хоть у самого Баначича.

— И проверю! Прямо сейчас.

— Сейчас он на сцену выйдет. Не до вас ему.

— Ах вот на что ты рассчитываешь? Не знаешь, с кем дело имеешь. Действие задержу, спектакль отменю. Идем за кулисы. В его уборную за шиворот тебя приведу.

— Если б я дорогу знал, сам бы вас туда привел.

— Ну нахал! Ну наглец! Где только воспитали такого, — замахал он руками. — Я тебе покажу! При Баначиче разоблачу. Идем. Не вздумай удрать. В милиции ночевать будешь. А там — детский приемник. Не сбежишь, фальшивомонетчик.

Они прошли за кулисы через дверь в конце дугообразного фойе, попали в коридор с артистическими уборными. Директор без стука открыл нужную дверь.

От зеркала к ним повернулось удивленное, покрытое как бы мелом, лицо паяца.

— А! — воскликнул он при виде Шурика. — Мой юный аккомпаниатор!

— Какой аккомпаниатор? Это уличный мальчишка, нагло уверяющий будто получил от вас контрамарку.

— У меня оставалось несколько штук из Петроградского императорского театра, и я дал ему одну — за отличное исполнение Шопена, которого я пою.

— Отличное исполнение карандашом столичной контрамарки! — подбоченясь язвил директор.

— Какой карандаш, товарищ директор? Извините, что я этот личный мой пропуск показал на контроле, а не вам. Торопился на сцену.

— Ох, эти премьеры! Для них нет над нами высшей власти.

— Так покажите мне, что не нравиться высшей власти — и паяц посмеется до начала своей арии.