Через бури

На самом деле по другую сторону реки стояла уже Красная Армия. Немецкий завод там был, но демонтированный уполномоченным ГКО Званцевым.

Полковник Званцев и офицер штаба фронта стояли на пригорке над мостом, по которому должна была проследовать автоколонна с личным составом конного корпуса генерала Шкуро. Первой на мост въехала легковая машина. К ней, остановившейся сразу после моста, подошел советский офицер и открыл дверцу, предложив выйти невысокому военному в форме немецкого генерала.

Оглядевшись и увидев вокруг себя советских пограничников в зеленых фуражках, тот смачно и непристойно выругался на чистом русском языке и бросил генеральскую фуражку с высокой тульей оземь.

— Опять эта сволочь английская обманула!

С заднего сиденья выбрался высокий в царской казачьей форме, в бурке и фуражке с красным околышем атаман Краснов. Он ничего не произнес, зло оглядываясь вокруг.

Следом за интернированными начальниками одна за другой, якобы переодеваться, ехали машины с обезоруженными солдатами и казаками Шкуро и Краснова. Их направляли в пустые цеха завода, превращенного заботой Званцева в лагерь военнопленных. Полковник Званцев вместе с офицером штаба фронта и командованием, принявшим пленных, обходили цеха. Званцев прислушивался к знакомой ему с омского сумасшедшего дома, куда он ходил с судками, блатной речи заядлых уголовников, пересыпаемую матерной бранью. Пленные кляли все на свете: и англичан, и русских, и Гитлера, и Сталина, трижды обманутые, попавшиеся теперь в ловушку англичан. В свое время те взяли в плен и самого Наполеона Бонапарта.

Миссия уполномоченного ГКО была завершена и он, в сопровождении того же офицера штаба фронта, возвращался обратно в Брук-на-Майне. Званцев, как всегда сидя за рулем, удивил офицера штаба своей репликой:

— Как хотите, товарищ подполковник, но эта «победа» вырвана не в честном бою.

— Как вас понять, товарищ полковник?

— Не по-рыцарски это! Ложь и обман не могут быть оправданы даже на войне.

— Но война — это узаконенное «беззаконие», по чьим-то словам.

— Неверно! Даже война имеет свои нормы: уважение красного креста и белого флага, неприкосновенность парламентариев, гуманное обращение с военнопленными, неприменение, скажем, отравляющих газов. Объявление войны до начала военных действий. Еще князь Святослав предупреждал половцев: «Иду на вы!»

— То-то Гитлер, напав на нас ночью в сорок первом, направил предупредительное послание Сталину.

— Гитлер — негодяй и преступник и не может служить примером. И сейчас не к лицу нам идти на поводу у английских обманщиков! Не должны мы их копировать, не должны! Не должны!..

И Званцев раздраженно, словно подтверждая свои слова, стал сигналить впереди идущему грузовику, чтобы тот дал дорогу, поскольку другая полоса была занята встречными машинами с красным крестом.

Шофер грузовика услышал требовательные сигналы сзади и стал съезжать на обочину.

Глаза Званцева ослепила яркая вспышка.

Грузовик перед ним подскочил в воздух и рухнул на шоссе. Званцев нажат на тормоза, но было слишком поздно, и oн на всем ходу врезался в останки подорвавшейся на мине машины, ударился грудью о рулевое колесо, а головой о лобовое стекло, треснувшее от удара. Колено уперлось в твердый металл над педалями. Тело пронзила острая боль. Глаза залило кровью. Он не знал, как выбрался наружу и сел на обочине над пропастью, потеряв представление о времени.

Как через ватную стену слышались Званцеву девичьи голоса, и в его сознании один за другим вставали образы девушек: то ведущих за канаты аэростат воздушного заграждения, то молоденькой санинструкторши, застреленной на переправе через Керченский пролив, то регулировщицы Кати, гнавшейся за попугаем, а потом стрелявшей «выше крыши» ему вслед, то прелестного лица принятой им на работу в институт девушки, мысленно названной им Нимфой.

Будто издалека донесся разговор:

— Полковничек-то, бедненький. Не жилец, видать…

— Пассажир уцелел. Вон он стоит над разбитой машиной. Как их угораздило? Сотни машин по дороге прошли…

— Так впереди них грузовик на мине подорвался, когда на обочину съезжал, пропустить их видно хотел, — объяснял мужской голос.

— Носилки, носилки сюда, — тоненько, но требовательно звала девушка.

Голоса смешались, Званцев потерял сознание. Пришел в себя он на операционном столе.

— Очнулся? — спросил хирург, склонившись над ним. — Ты хоть стони, полковник, чтобы я знал, что ты живой. Дай-ка, сестра, ему спирта, наркоза-то у нас нет.

— Восемнадцать ран, товарищ полковник, — докладывала сестра. — Все сразу обрабатывать будем?

— А как вы думаете? — ворчливо отозвался хирург. От напряжения, сдерживавшего боль, Званцев снова потерял сознание, потом впал в глубокий сон.

Проснулся, почувствовал, что рука его лежит в чьей-то ласковой ладони, повернул забинтованную голову и увидел сначала белый халат, а потом сидящую у его койки Лену Загорянскую. И вспомнилась ожившая на сцене Галатея. Лена, заметив его открывшиеся глаза, склонилась к нему: