Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

В голову мне полезли всякие страшные мысли: а что, если мой попутчик — это злой чужеземный волшебник? Известно, что ужас, если ничто не отвлекает внимания, все растет и растет и наконец, завладевает всем твоим существом. Измученный этим томительным чувством, я резко поднялся и ре­шительным шагом направился в дальний конец ва­гона, где сидел незнакомец. Казалось, страх магнитом притягивает меня к нему. Я уселся напротив и впился глазами в его бледное, изборожденное морщинами лицо, испытывая странное ощущение нереальности происходящего. От волнения у меня даже перехватило дыхание.

Незнакомец следил за каждым моим движением, а когда я уселся, сверля его взглядом, он, точно и ждал того, показал на завернутый в черный атлас предмет.

—     Хотите взглянуть? — спросил он без пре­дисловий.

Подобная прямолинейность смутила меня, и я не нашел что ответить.

—     Но ведь вы, конечно, сгораете от любопыт­ства,— констатировал он, видя мое замешатель­ство.

—     Д-да... Пожалуй... Если вы будете столь лю­безны,— неожиданно для себя пробормотал я, за­вороженный его загадочными интонациями, хотя до этой минуты даже не помышлял о картине.

—     С большим удовольствием покажу вам ее,— улыбнулся он и прибавил: — Я давно уже жду, когда вы об этом попросите...

Бережно, ловкими движениями своих длинных пальцев он развернул ткань и прислонил картину к окну, на сей раз изображением ко мне.

Взглянув на нее, я невольно зажмурился. Я и сейчас не смог бы назвать причину — но отчего-то я испытал сильнейшее потрясение. Огромным уси­лием воли я заставил себя открыть глаза — и увидел настоящее чудо. Мне, пожалуй, не хватит уменья объяснить странную красоту картины.

Это была тонкая ручная работа в чудной техни­ке! На заднем плане тянулась длинная анфилада комнат, изображенных в параллельной перспекти­ве, как на декорациях театра Кабуки; комнатки с новенькими татами и решетчатым потолком были написаны темперой, с преобладанием ярко-синих тонов. В левом углу на переднем плане художник тушью изобразил окно, а перед ним — с полным пренебрежением к законам проекции — черный письменный стол.

В центре — две довольно большие, сантиметров в тридцать, человеческие фигуры.

Собственно, только они были выполнены в тех­нике «осиэ» и разительно выделялись на общем фоне. Убеленный сединами старец, одетый по-евро­пейски — в старомодном черном костюме,— цере­монно сидел у стола. Меня изумило его несомнен­ное сходство с владельцем картины. А к нему с невыразимой пленительной грацией прильнула юная девушка, почти девочка, лет семнадцати-восемнадцати, совершеннейшая красавица.

Причесанная в традиционном стиле, она была одета в роскошное, переливающееся всеми оттен­ками алого и пурпурного кимоно с длинными рукавами, перехваченное изысканным черным атлас­ным оби. Их поза напоминала любовную сцену из классического спектакля.

Контраст между старцем и юной красавицей был ошеломляющий, однако не это поразило меня. В сравнении с аляповатой небрежностью фона эти изображенные фигурки отличались такой изыскан­ностью и изощренностью мастерства, что у меня захватило дух. На их лицах из белого шелка я мог различить каждую черточку, вплоть до мельчай­ших морщинок; волосы юной прелестницы были самыми настоящими, причем каждый волосок ма­стер вшил отдельно и собрал в прическу по всем правилам; то же самое можно было сказать и о старце. На его черном бархатном костюме я раз­глядел даже стежки ровных швов и крохотные, с просяное зернышко, пуговки. Мало того, я уви­дел припухлость маленькой груди девушки, со­блазнительную округлость ее бедер, шелковис­тость алого крепа нижнего кимоно, розоватый отлив обнаженного тела, видневшегося из-под одежд. Пальчики девушки увенчивались крошеч­ными, блестевшими как перламутровые ракушки ноготками... Все было таким натуральным, что возьми я увеличительное стекло, то, наверное, об­наружил бы поры и нежный пушок на ее коже.

Картина, похоже, была очень старой, так как краска местами осыпалась и одежды слегка по­блекли от времени, но, как ни странно, во всем сохранялась ядовитая яркость, а две человеческие фигуры выглядели непостижимо живыми: еще миг — и они заговорят.

Мне не раз доводилось видеть на представле­ниях, как оживают куклы в руках умелого кук­ловода, но старца и девушку, в отличие от теат­ральных кукол, оживавших только на краткий миг, переполняла подлинная, непреходящая жизнь.

Незнакомец, подметив мое изумление, с удов­летворением усмехнулся.

—    Ну что, теперь догадались, любезный?

Он осторожно открыл маленьким ключиком ви­севший у него на плече черный кожаный футляр и извлек оттуда подержанный старомодный би­нокль.

—    Взгляните-ка на эту картину в бинокль. Нет-нет, так слишком близко. Отступите немного...

Предложение было поистине необычным, но, охваченный любопытством, я послушно поднялся и отошел шагов на шесть. Мой собеседник, видимо, для того чтобы я мог лучше рассмотреть картину, взял ее в руки и поднёс к свету. Вспоминая сейчас эту сцену, не могу не признать, что она отдавала безумием. Честное слово, черепахи!