Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

Мало того что у себя в комнате, где и днем были спущены занавеси, он при свете лампад тайными способами растирал краски или, нарядив учеников, тщательно срисовывал каждого в отдельности. От таких чудачеств он не воздерживался никогда, даже еще до того, как стал писать ширмы с муками ада, при любой работе. Когда он писал в храме кар­тину «Круговорот жизни и смерти», то спокойно присаживался перед валявшимися на дорогах тру­пами, от которых всякий обыкновенный человек на­рочно отворачивается, и точка в точку срисовывал полуразложившиеся руки, ноги и лица. Каким об­разом находил на него такой стих — это, пожалуй, не всякий поймет. Рассказывать подробно сейчас не хватит времени, но если поведать вам самое главное, то вот как это происходило.

Однажды, когда один из учеников Гиббо (тот самый, о котором я уже говорил) растирал краски, мастер вдруг подошел и сказал ему:

—     Я хочу немного соснуть. Только в последнее время все вижу плохие сны.

В этом не было ничего особенного, и ученик, не бросая работы, коротко ответил:

—     Хорошо.

—     Однако Гиббо — что бы вы думали! — с не­бывало грустным видом смущенно попросил:

—     Не посидишь ли ты возле меня, пока я буду спать?

Ученику показалось странным, что мастер при­нимает так близко к сердцу какие-то сны, но прось­ба не была обременительна, и он согласился. Тогда мастер опять встревожено и как-то смущенно про­должал:

—     Тогда ступай в заднюю комнату. А если при­дут другие ученики, то пусть ко мне не входят.

Это была та комната, где он писал картины, и там при задвинутой, как ночью, двери в тусклом свете лампад стояла ширма с картиной, пока на­бросанной только тушью. Ну вот, когда они пришли туда, Гиббо подложил под голову локоть и крепко заснул, как будто совсем обессилев от усталости. Но не прошло и получаса, как до слуха сидевшего возле него ученика стали доноситься какие-то непонятные, еле слышные стоны.

Стоны становились громче и постепенно перешли в прерывистую речь — казалось, будто утопающий стонет и вскрикивает, захлебываясь в воде.

—     Что ты говоришь: «Приходи ко мне?» Куда приходить? — «Приходи в ад. Приходи в огненный ад!» — Кто ты? Кто ты, говорящий со мной? Кто ты? — «Как ты думаешь, кто?»

—     Ученик невольно перестал растирать краски и украдкой боязливо взглянул на мастера: морщини­стое лицо старика побледнело, на нем крупными каплями выступил пот, рот с редкими зубами и пересохшими губами был широко раскрыт, как будто он задыхался. А во рту что-то шевелилось быстро-быстро, словно, дергали за нитку,— да, да, это был его язык. Отрывистые слова срывались с этого языка.

—      «Как ты думаешь, кто?» — Да, это ты. Я так и думал, что это ты. Ты пришел за мной? — «Говорю тебе, приходи. Приходи в ад!» — в аду... в аду ждет меня моя дочь.

Ученику стало жутко, ему вдруг померещилось, будто с ширмы соскользнули какие-то зыбкие, при­чудливые тени. Разумеется, ученик сейчас же про­тянул руку к Гиббо и, что было сил, стал трясти его, чтобы разбудить, но мастер продолжал во сне, как в бреду, говорить сам с собой и никак не мог про­снуться. Тогда ученик, собравшись с духом, плес­нул ему в лицо стоявшую рядом воду для мытья кистей.

—  «Она ждет, садись в экипаж... садись в этот экипаж и приезжай в ад!..»

В ту же минуту эти слова превратились в стон, как будто говорящему сдавили горло, и Гиббо, раскрыв глаза, вскочил так быстро, словно его кольнули. Должно быть, необычайные видения сна еще витали под его веками. Некоторое время он испуганно смотрел прямо перед собой с широко раскрытым ртом, и наконец, придя в себя, вдруг грубо приказал:

—   Мне уже лучше, ступай!

Зная, что мастеру нельзя перечить, иначе непре­менно получишь выговор, ученик поспешно вышел из комнаты, и когда он опять попал на яркий солнечный свет, то облегченно вздохнул, как будто сам проснулся от дурного сна.

Но это еще ничего, а вот примерно через месяц Гиббо позвал к себе в комнату другого ученика: художник, кусая кисть, сидел при тусклом свете лампады и, резко обернувшись к вошедшему, сказал:

—     Слушай, у меня к тебе просьба, разденься догола!

Так как и раньше случалось, что мастер давал такое приказание, ученик, быстро скинув одежду, разделся донага. Тогда Гиббо как-то странно скри­вился.

—     Я хочу посмотреть на человека, закованного в цепи, так что, как мне ни жаль тебя утруждать, исполни ненадолго мою просьбу, — хладнокровно произнес он.

Этот ученик был крепко сложенный юноша, кото­рому больше пристало держать в руках меч, чем кисти, но тут даже он испугался. Позже, расска­зывая об этом, он всегда повторял: «Я думал, уж не сошел ли мастер с ума, не хочет ли он убить меня». Но мастера его нерешительность, должно быть, вывела из терпения. Перебирая в руках отку­да-то взявшуюся тонкую железную цепь, он стре­мительно, точно набрасываясь на врага, схватил ученика за плечи, силой скрутил ему руки и обмо­тал цепью все тело, потом рванул за конец, и уче­ник, потеряв равновесие, во весь рост грохнулся на пол.

В эту минуту ученик похож был на опрокинутую бутылку.