Черепаший вальс

Она стояла над серым баком в расстегнутом халате, накинутом поверх розовой ночной рубашки, проклинала Ифигению — и вдруг почувствовала, как ее с силой рванули назад. Один удар в грудь, другой, третий…

Она не успела закричать, позвать на помощь. Всем своим длинным тощим телом старая дева повалилась на крышку, сдвинула соседний бак и рухнула на пол. Перевернулась и обмякла, как тряпка. Подумала, что не все успела рассказать, что осталось еще столько людей, чьи постыдные тайны она могла бы выдать, столько людей, которые могли бы ее возненавидеть, а она это обожала, никто не ненавидит слабых, ненавидят только сильных, могущественных…

Лежа на полу, она увидела ботинки человека, напавшего на нее, красивые дорогие ботинки, богатый, видно, человек, английские ботинки с закругленным носком, новые, с чистыми подошвами, поблескивающими в темноте. Он нагнулся над ней и бил ее ножом. Ритмично поднимал и опускал нож, а она считала удары, как шаги в танце, раз-два-три, и они сливались в ее голове со вкусом крови, кровь лилась изо рта, кровь была на руках, на лице, повсюду… Месть? Наверное, она оказалась права: у каждого человека есть своя тайна, но не каждый выдержит ее тяжесть.

Она медленно распластывалась по земле, закрыв глаза и говоря себе, да, да, я знала, у каждого есть что скрывать, даже у того красавца в плавках на рекламном плакате. Красивый брюнет, прядь волос романтически падает на глаза… Как он ей нравился! Одновременно сильный и хрупкий, близкий и далекий, чудесный и недоступный. Тоже с червоточиной и тоже попал в ее сети. Дядя рассказал, что у него за червоточина. Дядя знал, как держать людей на крючке. У каждого своя цена, говорил он, и у каждого свое слабое место. Конечно, он моложе нее, конечно, он на нее даже не взглянет, но это не мешало ей засыпать в мечтах о том, как она его выручит и как он доверится ей, как она выслушает его, а он ее, и постепенно между ними, между манекенщиком и старой девой, возникнет неразрывная связь. У дяди был на него компромат: много раз задерживался в состоянии алкогольного и наркотического опьянения, оскорблял полицейских, дебоширил в общественных местах. У твоего дружка лицо ангела, а ведет он себя как последняя шпана, сказал дядя. О, если б он и правда был моим дружком, — чуть не сорвалось с ее губ.

Она узнала его имя, адрес, название агентства, на которое он работал, в галерее Вивьенн. А главное, она узнала его секрет. Секрет его жизни, его двойной жизни. Не надо было, наверное, отправлять ему анонимное письмо. Она была неосторожна. Вышла за пределы своего мирка, а напрасно. Дядя всегда учил ее выбирать добычу незаметно, избегать опасности.

Избегать опасности. А она забыла об этом.

Она медленно провалилась в боль, а потом в тихое беспамятство, в теплое, липкое море крови. Хотела обернуться, чтобы увидеть лицо убийцы, но не было сил. Пошевелила пальцем на левой руке, почувствовала вязкую, густую кровь — свою кровь. Подумала: а не он ли это, может, выследил ее, прочитав письмо? Где я ошиблась, как он смог меня отыскать? Отпечатков пальцев не оставила, бросила в почтовый ящик на другом конце Парижа, купила газеты, которые никогда не читаю, чтобы вырезать буквы. Никогда больше не буду целовать его фотографии. Надо было признаться в своей страсти дяде. Он бы предостерег меня: «Сибилла, сохраняй спокойствие, твоя беда в том, что ты не умеешь держать себя в руках. Угрозы — блюдо, которое подают холодным. Чем хладнокровнее ты будешь, тем точнее нанесешь удар. Если будешь увлекаться, обнаружишь свою слабость, и тебя никто не будет бояться». Это был второй его девиз. Надо было слушаться дядю. Он был кругом прав.

Странно, удивилась она, неужто человек продолжает думать, когда умирает? Жизнь покидает тело, сердце уже не может биться, дыхание на исходе, а мозг все работает…

Она чувствовала, как убийца пихал ее ногой, когда закатывал ее безжизненное тело за большой бак, стоящий в глубине: его вывозили всего раз в неделю. Затолкал ее в угол, завернул в грязный половик, чтобы завтра не сразу нашли. Она подумала: а кто бросил этот ковер, с какой стати он тут валяется? Еще одна оплошность этой неряхи консьержки! Люди не хотят работать как следует, требуют премий и отпусков и не желают пачкать руки. Интересно, когда ее найдут? И смогут ли определить точное время смерти? Дядя объяснял ей, как это делается. Черное пятно на животе. У нее будет черное пятно на животе. Она наткнулась рукой на пивную банку, унюхала прямо под носом пакетик из-под арахиса и удивилась, что до сих пор не потеряла сознание, хотя все силы давно ушли вместе с кровью. У нее больше не было духу сопротивляться.

Такое удивление… И такая слабость…

Она услышала, как закрылась дверь. В ночной тишине раздался ржавый скрип. Она успела сосчитать еще три удара сердца, тихонько вздохнула и умерла.

Часть четвертая

Ирис достала пудреницу от «Шисейдо» из сумочки «Биркин». Поезд уже приближался к вокзалу Сент-Панкрас, и она хотела быть самой красивой в мире, когда выйдет на перрон.