Черепаший вальс

Ширли и не отрицала. Нам так мало отпущено времени на земле, Жози, надо пользоваться! А мне, думала Жозефина, когда собрание подошло к концу и жильцы повставали с мест, мне необходимо по вечерам, стоя перед зеркалом, говорить своему отражению: «Сегодня все было хорошо, девочка, я горжусь тобой».

— Вы собираетесь тут заночевать? — спросил мсье Мерсон. — Все уже сваливают…

— Простите… Я замечталась…

— Я заметил, то-то вас слышно не было!

— Упс… — смутилась Жозефина.

— Ничего страшного. Не копи царя Соломона делили!

У него зазвонил телефон, он достал его, и Жозефина услышала, как он сказал вполголоса: «Да, моя крошка…»

Она отвернулась и двинулась к выходу.

Ее догнал Эрве Лефлок-Пиньель и предложил вернуться домой вместе.

— Вы не против пройтись пешком? Люблю ночной Париж. Часто гуляю. Это у меня вместо зарядки.

Жозефине вспомнился человек, который подтягивался на ветке в тот вечер, когда на нее напали. Она поежилась и слегка отстранилась.

— Вам холодно? — участливо спросил он.

Она улыбнулась и не ответила. Воспоминание о нападении всплывало часто, болезненными вспышками. Сама того не замечая, она думала о нем постоянно. Пока человек с чистыми подметками не арестован, он будет сидеть в ее мозгу как заноза, как предупреждение об опасности.

Они пошли по бульвару Эмиля Ожье, вдоль старых железнодорожных путей, и направились к парку Ла Мюэтт. На улице было по-весеннему свежо и ветрено, и Жозефина подняла воротник плаща.

— Ну, — поинтересовался он, — как вам понравилось первое собрание?

— Отвратительно! Не думала, что в людях может быть столько злобы…

— Мадемуазель де Бассоньер часто переходит все границы, — согласился он ровным тоном.

— Это мягко сказано. Она просто оскорбляет людей!

— Надо мне научиться держать себя в руках. Каждый раз наступаю на одни и те же грабли. Ведь знаю ее! И все равно срываюсь…

Он явно злился на себя.

— Мсье Ван ден Броку тоже досталось. А мсье Мерсон! Чего стоили намеки на его распутный нрав!

— От нее никому не скрыться! Но сегодня она что-то совсем разошлась. Наверняка хотела произвести на вас впечатление.

— То же самое сказал мсье Мерсон! Он говорит, у нее на всех досье…

— Я видел, вы сидели рядом с ним, и, похоже, изрядно веселились.

В его голосе прозвучало едва заметное неодобрение.

— По-моему, он смешной и довольно симпатичный, — возразила Жозефина.

Смеркалось, в небе сгустились лиловые тени. Каштаны, радуясь первому весеннему теплу, тянули к небу нежно-зеленые руки, словно прося о ласке. Жозефине представилось, что это великаны, которые купаются после долгой зимы. Из приоткрытых окон доносились обрывки разговоров, музыка, веселый шум, и эти живые звуки странно диссонировали с тишиной безлюдной улицы, в которой эхом отдавались их шаги.

Огромный черный пес перебежал дорогу и остановился под фонарем. Секунду смотрел на них, словно раздумывая, подойти к ним или не стоит. Жозефина тронула Лефлок-Пиньеля за рукав.

— Глядите, как он на нас смотрит!

— Какой урод! — воскликнул Лефлок-Пиньель.

Это был большой черный дог, гладкошерстный, высокий в холке, с желтыми косящими глазами. Его сломанное левое ухо повисло, а другое было неудачно обрезано и торчало жалким обрубком. На правом боку виднелся огромный шрам, затянутый розовой припухшей кожей. Пес глухо заворчал, словно приказывая им не двигаться.

— Думаете, его бросили? — сказала Жозефина. — Ошейника нет.

Она с нежностью разглядывала пса. А он, казалось, обращался только к ней, отделяя ее взглядом от Лефлок-Пиньеля и жалея, что она не одна.

— Черный Дог Броселианда[91]. Такое было прозвище у Дю Геклена[92]. Он был такой уродливый, что отец прогнал его с глаз долой. Он отомстил: стал самым яростным рубакой своего поколения! В пятнадцать лет уже побеждал на турнирах, а сражался в маске, чтобы скрыть свое уродство. — Она протянула руку к псу, но тот попятился, развернулся и потрусил в сторону парка Ла Мюэтт. Высокий силуэт растаял в ночи.

— Может, его хозяин ждет под деревьями, — сказал Эрве Лефлок-Пиньель. — Бродяга какой-нибудь. У них часто бывают большие собаки, вы замечали?

— Надо было бы оставить его под дверью мадемуазель де Бассоньер, — предложила Жозефина. — Вот бы она озадачилась!

— Она бы отвела его в полицию!

— Это точно! Он для нее недостаточно шикарный.

Он грустно улыбнулся, а потом вдруг спросил — так, словно все это время не переставал думать об словах Бассоньерихи:

— Вам не неприятно возвращаться домой в компании деревенщины?

Жозефина улыбнулась:

— Да я сама не белая кость… Так что мы — два сапога пара.

— Очень мило с вашей стороны…

— И потом, никто же не виноват, что родился не из бедра Юпитера!

Он признался, доверительно понизив голос:

— А ведь знаете, она права: я и правда деревенский пацан. Родители меня бросили, а подобрал один печатник из нормандского села. У нее на всех компромат, благодаря дяде. Скоро она и про вас все узнает, если еще не узнала!

— Ну и пусть, мне совершенно все равно. Мне нечего скрывать.

— У каждого есть своя маленькая тайна. Подумайте хорошенько…

— Да что ж тут думать!

Тут она вспомнила о Филиппе и покраснела в темноте.