Череп со стрелой

Наперехват миражисту двигались два бритых шаманщика в разноцветных бусах. Они догоняли его сзади, прицеливаясь, чтобы подхватить его под локти. Тот, что шел слева, незаметно, как удавку, вытягивал из кармана зомбирующие бусы. Шаманщики обожали захватывать миражистов, пополняя ими свои ряды.

Афанасий, которого никто не видел, потянулся к нерпи, но вмешаться не успел. Откуда-то вынырнул худощавый паренек в неприметной куртке и лыжной шапке, натянутой на самые брови. Он просто двигался навстречу шаманщикам, ни на кого из них не глядя. Два резких удара — и оба шаманщика, не успев даже удивиться, нырнули в задумчивость нокаута. Миражист проследовал дальше, так ничего и не заметив. Парень в лыжной шапке рывком натянул на голову капюшон, нырнул в толпу и скрылся. Все произошло в одно мгновение.

— Заклинание летит две секунды, сглаз — три секунды, а кулак — три удара в секунду! — прошептал Афанасий. Это был девиз вендов.

С Гулей Афанасий пересекся в торговом центре, где верхний этаж занимали кафешки. Гуля встречалась с подругой Зарой, с которой познакомилась на курсах по изготовлению кукол. Едва увидев друг друга, Гуля и Зара ощутили зашкаливающую родственность душ, сразу кинулись болтать — и болтали так неостановимо, что со второго занятия их прогнали, хотя курсы были платные, с которых вылететь почти нереально.

Зара отличалась какой-то необычной, мультяшной красотой. Глаза размером с блюдце и крошечный, склонный к говорливости рот, куда с трудом входила чайная ложка. Гуля обожала Зару. Ей можно было рассказывать любые секреты, даже если ты кого-то убил, — Зара ничего не запоминала и вообще слышала только то, что говорила сама. Увидев Афанасия, Гуля расцеловалась с Зарой (во время поцелуя между их щеками легко можно было просунуть ладонь) и, простившись с ней, перепорхнула к Афанасию.

— Ты опоздал, негодяй! — закричала она, повисая у него на шее.

Афанасий вовремя успел завалить центр тяжести назад, чтобы не опрокинуться с ней вместе на ближайший столик. Любимые девушки, к сожалению, весят примерно столько же, сколько и нелюбимые. Просто носят их с бо́льшим энтузиазмом.

— Опоздал? А во сколько мы договаривались?

Этого Гуля не помнила, и Афанасий резонно возразил, что в таком случае он и не опоздал.

— Ну и как утро прошло? — спросил он, отстраняясь, чтобы увидеть ее лицо.

Гуля потащила Афанасия к столику, к которому невинно пристраивался интеллигентный бомжик, охотящийся за недоеденной едой.

— Эй! Видал, что делают?! Простите, но это наше!

Бомжик отпустил поднос и с достоинством удалился, сказав напоследок, что собственность — зло и принадлежит нам в большей степени то, от чего мы отказались.

— Угу. Только от выпивки ты, кажется, никогда не отказывался!.. Не, ну обнаглели! Из-под носа рвут! — буркнула Гуля и, догнав бомжика, сунула ему гамбургер. Успокаивалась она так же мгновенно, как и приходила в бешенство.

— Ты спрашивал про утро. Паршиво мне было утром. Думала, сдохну. Мать перепугала. Не буду больше такие фильмы смотреть! — сказала она, вернувшись.

На легкомысленном лице Гули мелькнули страх и озабоченность — тень той муки, которую боялся увидеть Афанасий. Но долго в страхе Гуля пребывать не смогла и сразу же вспомнила, что вчера выиграла пари. Поспорила с продавщицей, что в запечатанном йогурте окажется живой тарантул. Так десять человек сбежалось смотреть. Гуля даже не думала, что в маленьких магазинчиках столько всякого разного народа.

— И знаешь, что самое смешное? Я до этого понятия не имела, как выглядит тарантул. Только слово слышала.

Афанасий улыбнулся очень искренне и одновременно поймал себя на том, что искренности в его улыбке чуть меньше, чем он действительно показал. Он вечно ловил себя на наигрыше. Чувствовал себя человеком, в котором во всякой сердечной сцене, даже когда он абсолютно искренен, живет все просчитывающий режиссер, прикидывающий впечатление от своих слов и их последствия и делающий легкие, неуловимые для других корректировки, которых ему потом стыдно, потому что все-таки это были корректировки. И еще Афанасий недавно обнаружил, что самая большая ошибка умных людей — втайне считать остальных людей дураками. Афанасий тоже был умный и тоже вечно наступал на эти грабли. Он не понимал, что у каждого человека, даже не очень начитанного, даже очень простого, в сердце есть четкий радар, распознающий ложь и отношение. Он может сработать не сразу, а отсроченно, допустим на другой день, когда будешь проигрывать ситуацию в памяти, но сработает обязательно. И тогда ты потеряешь разом все.

Где-то в середине рассказа о тарантуле Гуля забыла, о чем говорила, мысль ее переключилась и лоб пересекла морщинка:

— А, да! Ты слышал про остров?

— Про какой?

— Девушка одна рассказала, из форта Долбушина… Болтушка ужасная!

— Больше, чем ты?

Гуля бросила в Афанасия пластиковой ложечкой: