Череп под кожей

– Я связался с больницей и поинтересовался, что они хотели сообщить в первый раз. Когда звонил телефон, я находился в гримерной Клариссы. Можно сказать, тогда я был в привилегированном положении. Но меня не оказалось рядом, когда Кларисса запретила Толли поехать в больницу. Я не допустил бы такого – во всяком случае, смею на это надеяться, – зато я сидел там, когда позвонили во второй раз. Потом я вернулся на свое место. Когда спектакль закончился, я отправился за кулисы, чтобы отвезти Клариссу на ужин. Толли была еще там. А через пятнадцать минут из больницы позвонили и сообщили, что девочка умерла.

– Вы лишились привилегированного положения, когда узнали, что именно произошло?

– Пожалуй, я расскажу вам, как все было. Правда весьма горька. Она стала моей любовницей по двум причинам: во-первых, потому что у меня имелась репутация в театральном сообществе, а для Клариссы власть всегда была афродизиаком. А во-вторых, потому что она вообразила, что еженедельный секс со мной обеспечит ей хорошие рецензии. Как только она поняла, что ошиблась – как и большинство мужчин, я способен на предательство, только не на такое предательство, – с привилегиями было покончено. Не все услуги целесообразно оплачивать заранее.

– Почему вы рассказываете мне все это?

– Потому что вы мне нравитесь. Потому что я не хочу испортить себе выходные, наблюдая, как она очаровывает очередную особу, к которой я проникся уважением. Должен признать, что от нее исходит некий шарм, и я не хочу, чтобы вы вели себя как остальные. Я подозреваю, что вам не чужд тот божественно прекрасный здравый смысл, который не позволяет поддаваться на льстивые уловки самовлюбленного человека, как сексуальные, так и все прочие, но разве я могу быть уверен? Поэтому я совершаю очередной акт предательства, чтобы усилить ваши позиции перед лицом искушения.

– Кто был отцом ребенка?

– Никто не знает, за исключением Толли, надо полагать, а она не говорит. Вопрос в том, кого считала отцом Кларисса.

Корделия посмотрела на него.

– Не ее супруг?

– Бедный одержимый Лессинг? Наверное, такая вероятность есть, но я очень сомневаюсь. Они с Клариссой были женаты всего год. Судя по всему, она успела превратить его жизнь в ад, но он едва ли избрал бы такой способ мщения. Я полагаю, отцом девочки был Вилль. Его требования к женщине просты: миловидная, страстная и не из актрис. Говорят, он превращается в импотента в присутствии дамы, имеющей карточку профсоюза театральных актеров. Хотя, возможно, для него это единственный способ не смешивать работу и личную жизнь.

– Это мужчина, который руководит постановкой Уэбстера? Который сейчас находится здесь? Думаете, Кларисса его любила?

– Мне неизвестно, что Кларисса подразумевает под этим словом. Возможно, она хотела заполучить его исключительно для того, чтобы доказать, что ей это по силам. Одно я знаю наверняка: если он тогда не пал к ее ногам, она не забыла бы так легко о его интрижке с ее костюмершей.

– А зачем, как вам кажется, он здесь? Он известен. Ему не обязательно возиться с любительской постановкой за пределами Лондона.

– А зачем здесь все мы? Быть может, он разглядел в острове потенциал театрального Глайндборна и понадеялся, что он скоро станет всемирно известным центром экспериментальной драмы. Быть может, таким образом он просто хочет застолбить за собой место. В конце концов, сейчас он не особенно востребован. Им восхищались в былые дни, но сейчас ему на пятки наступают молодые ловкачи. А если Эмброуз решит раскошелиться, то из фестиваля на Корси, возможно, и выйдет толк. Не в коммерческом плане, разумеется. Театр, вмещающий сотню зрителей, вряд ли принесет большую прибыль, тем более что в вечер премьеры гроза может отрезать его от цивилизации. Однако он нашел бы где развернуться, если бы избавился от Клариссы.

– А он хочет избавиться от Клариссы?

– О да, – легко согласился Айво. – Разве вы не заметили? Она пытается подмять под себя его самого, его театр и его остров. А он любит свое личное королевство. Кларисса же ведет себя как настоящий оккупант.

Корделия подумала о девочке, лежавшей в одиночестве на высокой, кристально чистой больничной койке за задернутыми занавесками. Была ли она в сознании? Знала ли, что умирает? Звала ли маму? Провалилась ли в свой последний сон, мучаясь от страха и одиночества?

– Не представляю, как Кларисса может жить дальше, помня об этом.

– Да я уверен, что не может. Если человек страшится смерти, это объясняется тем, что в глубине души он чувствует, что заслуживает того, чтобы умереть.

– Откуда вы знаете, что она страшится смерти?

– Некоторые эмоции не под силу скрыть даже такой опытной актрисе, как Кларисса.

Он повернулся к ней и отметил, как изменилось выражение ее лица в ореоле из трепещущей и мерцающей зелени и золота, потом тихо сказал:

– Возможно, у нее есть какие-то оправдания. Если не оправдания, то объяснения. Ей предстояла глобальная смена образа. Она сама не справилась бы, а другого костюмера поблизости не было.

– Она хотя бы пыталась его найти?