Череп под кожей

– Я думал, моя экономка сказала, что она утонула. Но, вероятно, я ее с кем-то спутал. Возможно, это было еще во времена войны. Давно, во всяком случае. Боюсь, моя память уже не та.

Полицейский катер, содрогаясь, подошел к пристани, и гости наблюдали, как Гроган, Бакли и еще два человека в штатском сходят на берег. Эмброуз официальным тоном заявил:

– Позвольте представить вам отца Хэнкока, который приехал провести утреннюю службу в соответствии с традициями английской церкви. Обычно она длится час пятнадцать минут. Вы с подчиненными, разумеется, тоже приглашены.

– Спасибо, но я не принадлежу к вашей церкви, – резко ответил Гроган. – А мои люди сами решают, какие службы посещать в свободное от работы время. Я был бы вам признателен, если бы вы вновь предоставили нам доступ ко всем помещениям замка.

– Конечно. Мунтер вам поможет. И, естественно, я сам буду в вашем распоряжении после обеда.

Церковь встретила их архаичными витражами и тишиной. Саймона убедили сесть за орган, остальные гости чинно потянулись к скамье на возвышении, которую изначально установили для Герберта Горринджа. Орган был старый и требовал настройки. Олдфилд уже стоял наготове. Отец Хэнкок появился в мантии, и служба началась. Эмброуз явно считал своих гостей сектантами, если не хуже, которым требовалось множество респонсориев, при этом Айво на протяжении всего действа оставался внимателен и демонстрировал знание особенностей литургии, что позволяло предположить: для него посещение церкви в воскресенье не в новинку. Саймон вполне умело управлялся с органом, хотя Олдфилд все же что-то упустил и в конце «Тебя, Бога, хвалим» из инструмента вырвался запоздалый шумный и диссонирующий звук. Роума, забыв о своем решении хранить молчание, пела глубоким контральто, чуть-чуть не попадая в ноты. Отец Хэнкок использовал Книгу общей молитвы 1662 года без сокращений и замен. Его паства провозгласила себя ордой несчастных грешников, которые слишком часто потакали собственным слабостям и прихотям и обещали исправиться нестройным, но решительным хором. В конце службы неожиданно прозвучала молитва о душах усопших, и Корделия почувствовала, как все разом затаили дыхание, а воздух в церкви на мгновение стал холоднее. Проповедь длилась пятнадцать минут и представляла собой устную диссертацию по учению апостола Павла об искуплении. Когда все встали, чтобы исполнить гимн, Айво прошептал Корделии:

– Вот и все, что требуется для проповеди. Достаточно сослаться на себя самого.

Перед обедом все собрались на террасе. Мунтер подал сухой охлажденный херес. Отец Хэнкок выпил три бокала без каких-либо последствий и оживленно обсудил с сэром Джорджем поведение птиц, а с Айво – литургическую реформу, о которой сам Айво, как ни удивительно, оказался прекрасно осведомлен. Никто не упоминал о Клариссе, и Корделии показалось, что впервые с момента убийства ее беспокойная душа затихла. На несколько блаженных мгновений она и сама перестала чувствовать, как бремя вины и страдания сжимает ее сердце. Оказалось, что в этот солнечный день можно вести невинные светские разговоры, что жизнь так же упорядоченна, определенна, прилична и разумна, как и великий англиканский компромисс, в котором они поучаствовали. Когда же они отведали запеченные говяжьи ребрышки и пирог из ревеня – традиционные и довольно тяжелые воскресные блюда, которые, как она подозревала, подали главным образом ради отца Хэнкока, – все испытали к нему благодарность. Приятно было слушать его слабый, но красивый голос, участвовать в обсуждении таких безобидных тем, как гнездование певчего дрозда, и наблюдать, как искренне старый священник восхищается едой и вином. Только Саймон, раскрасневшись, постоянно пил, поглощая красное вино, словно это была вода, и все время тянулся к графину трясущейся рукой. Зато отец Хэнкок после еды, которая ввела бы в оцепенение и более молодого человека, был весел и покинул их в столь же добром расположении духа, в котором прибыл четырьмя часами ранее.

Когда «Шируотер» отчалил, Роума повернулась к Корделии и произнесла со смущением, смешанным с недовольством:

– Я собираюсь полчаса погулять. Вы не составите мне компанию? Я хотела бы перекинуться с вами парой слов.

– Хорошо. Если мы понадобимся Грогану, он может послать за нами кого-нибудь.

Они молча шли вместе по длинному газону из дерна за розовым садом, потом под сенью буков, обходя яркие кучи опавших листьев и прислушиваясь к шуму моря, который все усиливался и заглушал шорох их шагов. Через пять минут они вынырнули из рощи и оказались на утесе. Справа находился бетонный бункер, который в 1939 году служил одним из оборонительных сооружений острова. Низкий дверной проем был почти полностью завален листьями. Они обогнули его и, прижавшись спинами к грубо оштукатуренной стене, стали смотреть сквозь зелено-золотую пелену буковых листьев вниз, на узкую полосу пляжа и мерцающую морскую гальку, отполированную морем.