Череп грифона

— Удивительно, — задумчиво проговорил Соклей. — Я тогда, признаться, все время боялся, что он кликнет полдюжины громил-рабов и оставит череп грифона у себя. Я думал, он восхищается черепом, а не моей порядочностью. Никогда не скажешь, чего можно ожидать от человека.

— Да, никогда не скажешь, — согласился Лисистрат. — Так ты бы хотел видеть его членом нашей семьи?

— Я уже думал об этом. До того как ты передал мне его слова, я бы ответил «нет». Но теперь… — Соклей пожал плечами и печально засмеялся. — Теперь я до того польщен, что мой совет, наверное, ничегошеньки не будет стоить.

— О, я сомневаюсь. Уверен, что я могу на тебя положиться, сын, ты всегда будешь начеку.

— Спасибо, — ответил Соклей, хотя и не знал, сделали ему комплимент или нет. Отец ведь почти сказал: «Ты такой хладнокровный!»

Соклей снова засмеялся. В сравнении с некоторыми другими, например со своим двоюродным братом, он и вправду был хладнокровным, что правда, то правда.

— Хочу ли я, чтобы Дамонакс стал членом нашей семьи? — немного подумав, спросил Соклей. — Эринна хочет выйти замуж, я знаю. Для нас ее брак стал бы ступенькой вверх — если только Дамонакс не охотится за деньгами, чтобы поправить свои дела. Вообще-то это стало бы ступенькой вверх, даже если он охотится за деньгами, но я не люблю шагать по таким ступенькам.

— Я же говорил — ты никогда не теряешь головы, — сказал отец. — И я сам не люблю такие ступеньки.

— Я так и думал, господин. — Соклей пощипал себя за бороду. — Дамонакс хорош собой, неглуп, неплохо воспитан. Если он ничего от нас не скрывает, то для Эринны это не самый плохой вариант.

— Согласен, — ответил Лисистрат. — И я тоже так считаю. Тогда продолжу переговоры с Дамонаксом. У нас с ним есть о чем поторговаться — он хочет получить большое приданое… ты уже знаешь, наверное?

Соклей кивнул.

— У него есть причины просить столько денег, ведь Эринна вдова, а не девица. Но если Дамонакс не снизит цену, если его больше заботит серебро, чем сама Эринна, сразу станет ясно, что его дела не процветают.

— Хороший довод. Очень хороший, — согласился Лисистрат. — Мы сделаем еще несколько шагов вперед и посмотрим, что будет, вот и все.

* * *

Менедем проводил как можно больше времени вне дома — это удерживало его от ссор с отцом и от слишком частого общения с женой отца.

Он упражнялся в гимнасии. Он прогуливался по агоре, рассматривая выставленное на продажу и болтая с людьми, которые приходили туда, чтобы тоже поглазеть и поболтать. На рыночную площадь Родоса попадали всевозможные товары, и Менедем надеялся увидеть еще один череп грифона. Если бы такое случилось, он бы купил его для двоюродного брата, но ему не повезло.

А когда Менедем не был в гимнасии или на агоре, он отправлялся в гавань.

После осеннего равноденствия прошел всего месяц с небольшим, и на Родос пока вернулось немного судов, но в гавани все равно царило оживление. Здесь строили новые суда, а старые — и среди них «Афродиту» — вытаскивали на берег для починки и переоснастки. К тому же тут было о чем поговорить, хотя здешние разговоры отличались от разговоров на рыночной площади — они в основном вертелись вокруг моря, и в гавани не особенно интересовались последними скандалами или тем, что делается в большом мире.

— Тебе повезло, что ты сейчас здесь, а не в кандалах на невольничьем рынке в Карфагене, Финикии или на Крите, — сказал плотник, вгоняя на место большой медный гвоздь с большой головкой, крепящий свинцовую обшивку крутобокого судна.

— Поверь, Кхремий, я знаю, как мне повезло, — ответил Менедем. — Чума побери этих пиратов.

Все, трудившиеся над починкой торгового судна, кивнули, а Менедем, пребывая в свирепом настроении, продолжал:

— А если их не возьмет чума, пусть их распнут на крестах.

— Мне бы хотелось это увидеть, — отозвался Кхремий. — Но этих грязных шлюхиных сынов трудно поймать. Напомни-ка мне… Я слышал твою историю, но забыл — за вами погнался пентеконтор или одна из богами забытых гемолии?

— Гемолия, — ответил Менедем. — Чтобы вороны склевали сукина сына, который первым додумался делать такие суда. Он, должно быть, и сам был пиратом. Надеюсь, он умер медленной смертью на кресте. Такие субъекты годны лишь для одного…

— …Да и тем лучше заниматься с женщинами, — перебил Кхремий.

Все, услышавшие его, рассмеялись, но шутка болью отозвалась в сердце Менедема. Чтобы окружающие ничего не заподозрили, он присоединился к зубоскальству, продекламировав скверные вирши:

Всякая женщина — зло. Но дважды бывает хорошей:
Или на ложе любви, или на смертном одре.[11]

— Браво! — воскликнул Кхремий и отложил молот, чтобы похлопать в ладоши.

Остальные навострившие уши плотники и портовые бездельники кивнули.

— Спасибо, — отозвался Менедем, подумав: «Не забыть бы прочитать этот стих Соклею, когда тот отхлебнет вина, — посмотрим, смогу ли я заставить его поперхнуться».

Он вернулся к рассуждению насчет гемолии: