Череп епископа

— Мы не можем двигаться дальше, не обеспечив безопасность своего тыла! — повысил голос рыцарь.

— У нас есть план компании, — невозмутимо сообщил священник. — Мы обязаны ему следовать.

— Армия окажется отрезанной от путей снабжения, потеряет возможность быстро и безопасно отступить, отойти на отдых…

— Завтра утром мы должны двинуться дальше, — невозмутимо сообщил епископ. — Вы, разумеется, можете отказаться, но ландскнехтов, пятьсот своих воинов, обе пищали и весь обоз я, как вы понимаете, возьму с собой.

На щеках сына Кетлера заиграли желваки. Священник явственно чувствовал, как тому хочется разорвать его в клочья, изрубить в куски, и он примиряюще улыбнулся:

— Не забывайте, сын мой, что цель наша — не мелкая пограничная крепостица, а Новгород, и только Новгород. Мы обязаны дойти до него за две недели — или нам не удастся сделать этого уже никогда. Так вы поведете армию дальше, или мне необходимо искать другого командира?

Пауза затянулась. Рыцарь мучился между необходимостью переступить через унижение, через свое мнение и вдолбленные ему в голову основы военной науки, и желанием добиться во время первого в своей жизни похода шумного успеха.

— Я оставлю у Гдова две бомбарды, ландскнехтов и две сотни кнехтов, — наконец выговорил сын великого магистра. — Они продолжат осаду и с большой долей вероятности смогут взять город за то время, пока мы двигается к Новгороду. Надеюсь, у вас есть проводники, знающие дорогу на Чернево?

— Есть, — кивнул епископ.

Рыцарь пришпорил коня и помчался, вмолачивая копыта в мерзлую землю, к остальным крестоносцам.

— Ты знаешь дорогу на Чернево, демон? — негромко поинтересовался священник, провожая всадника взглядом.

— Я знаю все-е-е-е… — прошипел голос под ногами.

— Вот и хорошо.

Епископ взглянул на изрядно порушенную, но все еще не захваченную крепость. На миг у него появилось желание послать демона туда, чтобы он побудил защитников сдаться, но… Но он слишком хорошо знал язычников, чтобы понимать: ворота крепости наверняка завалены, и открыть их одинокий предатель не сможет, у пролома дежурит не один человек, а большой отряд, и что даже если гдовский воевода прикажет гарнизону сдаться, он скорее повесят предателя, чем последуют его приказу.

Дикари…

Смута

К церкви деревушки Замежье опричник подъехал уже в сумерках, спрыгнул на утоптанный наст, отпустил подпругу коня и подвел его к небольшой копешке сена, приготовленной для подбрасывания на порог храма — ноги вытирать. Привязывать не стал — куда он отсюда денется? Вошел внутрь, скинув шелом и перекрестившись на висящую над дверью икону.

Внутри поселковая церквушка пустовала. Только отец Флор возился у основания иконостаса, что-то подправляя с помощью тонкого долота. Благодаря множеству горящих свечей внутри было куда светлее, чем снаружи, хотя свет на стенах лежал красноватый, дрожащий, вкупе с горячим восковым запахом напоминающий больше о геенне огненной, нежели о светлом блаженстве.

Боярин Волошин стоял у иконы преподобной Марии Египетской и, сложив руки на груди, читал вечернюю молитву:

— Господи Боже наш, еже согреших во дни сем словом, делом и помышлением, яко благ и человеколюбец, прости ми; Ангела Твоего хранителя посли покрывающа и соблюдающа мя от всякого зла; яко Ты еси хранитель душам и телесем нашим, и Тебе славу возсылаем Отцу, и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

— Аминь, — тихонько добавил Зализа.

— Пришел, кромешник, — не поворачивая головы, усмехнулся боярин. — Не убоялся храма Божьего.

— Мне бояться нечего, пред Господом и государем я чист, — на оскорбление Семен отвечать не стал.

— И я чист пред Господом и государем, — перекрестился Волошин. — Слушай меня, кромешник. Слушай и запоминай. Мне теперь бояться нечего. Допросы все я прошел, государеву волю принял, а потому лгать мне ни к чему. Так вот, кромешник, пред Господом нашим Иисусом Христом, в храме его клянусь, что нет за мной никакой крамолы, никакой измены и умысла дурного. А наговорил я на себя, дабы дочь и жену свою от допросной избы спасти! За них муку принял, а не за грехи, тобой удуманные. Из-за тебя и царю про грехи свои солгал.

Опричник почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Не мог лгать боярин Харитон в Божьем храме, да и смысла в этом ему ноне не было. А значит, получается, он его понапрасну на дыбу поднимал и под кнут палаческий направил?

— Что же государь решил?

— После того, как в Разбойном приказе дважды с меня листы сняли, призвал меня Иван Васильевич к себе и спросил, пошто я измену против него удумал. Сказал я, что по глупости своей, да недоумию. Указал царь на крест святой, что в палате его висел, и спросил, готов ли я поклясться, что не буду более ни делом, ни умыслом, ни наветом ему и земле русской изменять. Принес я клятву перед Господом честь свою отныне в чистоте хранить. Иван Васильевич приказал отпустить меня немедля, грехи мои надуманные простил, поминать о них запретил впредь начисто.

Волошин вздохнул: