Череп епископа

С этими словами властитель западного берега Чудского озера вернулся за стол и, неторопливо прихлебывая из кубка, погрузился в чтение. Когда спустя час ученого дворянина опять освободили от кляпа, он взмолился:

— Не надо! Не нужно больше, я расскажу все! Не нужно пыток…

— Что ж, я рад, если к вам вернулось благоразумие, — епископ прижал пальцем место, на котором остановил чтение и поднял глаза на сдавшегося пленника. — Я слушаю вас, барон.

— Я не умею добывать золото, господин епископ. Это всего лишь обман. Способ выманивания денег из простаков. Я заранее обмакнул золотой слиток в свинец. Когда слиток начали нагревать, свинец стек, а золото осталось.

— Вы лжете, мой дорогой барон. В свинцовой дроби, которую один из торговцев принес с собой, золота быть никак не могло.

— Оно было в палочке, которой я размешивал расплав. Оно расплавилось и вытекло.

— Я бы поверил вам, барон, но вы сами продали это золото на треть дешевле его стоимости. Будь оно настоящим, вы давно разорились бы на этом обмане.

— Но я продавал тертую соль! Я выдавал ее за философский камень! Это окупало все.

— Не всякий решится самостоятельно заниматься алхимией, — недоверчиво покачал головой епископ. — Зато каждый купит золото на треть дешевле его стоимости. Я думаю, господин барон, вы пытаетесь выдать себя за обманщика, чтобы сохранить тайну алхимической трансмутации. Но вам придется расстаться с ней, как бы вы не упрямились. Эрни, продолжай.

— Нет, не на…

В пыточной камере снова воцарилась относительная тишина. Палач, негромко напевая себе под нос, закручивал барашки тисков, барон Анри дю Тозон хрипел в своем кресле, а увлекшийся текстом епископ, забыв про кубок, то дочитывал страницу до конца, то возвращался назад и, шевеля губами, перечитывал отдельные фрагменты. Наконец он поднялся со своего места и направился к креслу:

— Как твои дела, Эрни?

— Заканчиваю со средним пальцем, господин епископ.

— На сегодня хватит. Господину барону следует отдохнуть.

Палач тут же послушно ослабил тиски, освободил руку пленника, повисшую, словно плеть, вытянул кляп.

— Я ничего не знаю, — жалобно прошептал алхимик. — Клянусь вам, ничего.

— Мы обсудим этот вопрос в другой раз, дорогой барон. Постарайтесь встать, я отведу вас на отдых.

Вдвоем мужчины подняли французского дворянина с кресла, помогли ему сделать пару несколько шагов до ощетинившейся длинными кинжалами деревянной девы. Еще не понимающего, что его ждет, человека вдавили в углубление, после чего с силой захлопнули крышку. Дю Тозон жалобно вскрикнул, широко открыл рот, хватая им теплый влажный воздух. В крышке оставалась прорезь для лица запертого человека, сквозь которую тот мог видеть происходящее вокруг.

— Вы удивлены, что по-прежнему живы, барон? — поинтересовался епископ. — Напрасно. Эту «деву» изготавливали лучшие медики Нюрнберга, и ни один из кинжалов не повредит внутренних органов, и не перережет ни одной артерии. Она вам совершенно не повредит, зато избавит от глупого желания совершить побег или наложить на себя руки. К тому же ваши ноги все еще целы, и нагрузка на ножи совсем не велика. А теперь прошу меня извинить, я вынужден вас покинуть. Дела.

Хотя на улице уже смеркалось, из ворот замка вырвалась кавалькада всадников, вскачь помчавшихся по утоптанной дороге, разбрасывая из-под копыт густую липкую грязь. Спустя два часа они остановились возле небольшого деревянного костела деревеньки Воркула, епископ спустился с коня, вошел внутрь и, не обращая внимания на суетящегося рядом местного пожилого священника, принялся листать церковную книгу. Наконец он нашел то, что хотел и, ткнув пальцем в запись, спросил:

— Где живет семья Улесков?

— На хуторе Хамасти, господин епископ, — заискивающе заглянул сбоку священник.

— Все они истинной веры?

— Да, госпо…

Но дерптский епископ уже вышел, круто развернувшись, из храма, легко поднялся в седло и дал шпоры коню. Еще почти четверть часа бешенной скачки, и монашеский отряд из семи воинов промчался вдоль плетня сиротливо стоящего среди широких лугов хутора. Двое всадников спешились, без лишних церемоний сняв заменяющие ворота жерди, и епископ смог подъехать к самым дверям. Здесь он сошел на землю, шагнул, пригнувшись, в низкую дверь, отодвинул сильной рукой перепуганных хозяев, склонился над покачивающейся на спущенных с потолочной балки веревках колыбелькой.

— Девочка? — на всякий случай уточнил он.

— Д-да, — подтвердил хозяин дома, еще не чуя ничего худого.

— Хорошо, — епископ осторожно извлек дитя из колыбельки, прижал к груди, прикрыв полой плаща, и вышел прочь.

Встревожено заржала лошадь, застучали, удаляясь, копыта, и только после этого в опустевшем доме серва раздался истошный женский вой.

Спустя еще два часа, уже почти в полной темноте, всадники въехали обратно в ворота епископского замка.

Вскоре темноту выложенного черепами подземелья разорвал мечущийся свет факела. Хозяин замка небрежно сунул свой светильник под кучу заранее сложенных в очаге дров, затем отошел к верстаку и положил хнычущего ребенка поверх пыточных ножей.