Череда

Павел был в суконной куртке, сшитой на какой-то американский манер, – дали по талону ЮНРА, – в старой шапке ушанке, которая ему еще в партизанах, в кирзовых сапогах. Палочку, правда, в последнее время уже не брал с собой, нога, кажется, совсем не болела. А Микола выглядел хоть куда – желтое кожаное пальто ниже колен, подпоясанное широким ремнем, сапоги хромовые блестят, лицо выбритое, гладкое, щеки розовые, как у девушки, брови черные. Такого кавалера не могла не заметить даже Ванда. И она заметила, прошла раз, другой возле их столика, поглядывая на Миколу своими звонко-синими глазами, потом остановилась возле них, вынула из кармана фартучка блокнотик.

Обычно к столику, за которым сидел Павел, подбегала Таня, но сегодня Ванда будто перебила ее, и Павел почему-то не пожалел, наоборот, обрадовался.

Они с Миколой выпивали, говорили и никак не могли наговориться, вспоминали партизанских друзей, кто теперь где живет или воюет, некоторых уже не было на свете – погибли на фронте.

Микола несколько раз рассказывал, как его машина испортилась, как он опоздал на поезд. Ругал дороги, плохие в этой глухомани, ругал машину, что она старая, поломанная.

– Но ничего, нет худа без добра, – отходил Микола. – Если б не эта машина, не увиделись бы мы с тобой.

Павел быстро захмелел, может, потому что пил редко, не было с кем, а может, оттого, что был пока не очень крепким, на столовских харчах не разъешься, а Микола сидел как огурчик, только на щеках его рдел румянец.

– Как ты думаешь, зачем меня вызывают в Минск? – все спрашивал он у Павла. – Может, орден дадут, нас ведь представляли к орденам, и тебя тоже представляли, я помню. А тебя, Павел, не вызывают, нет?

– Нет, не вызывают, – отвечал Павел.

– А может работу новую дадут, а? Оно-то мне и здесь неплохо, но в большом городе все же б́ольший размах.

Павел видел, что Миколе на его маслозаводе неплохо, наверное, как сыр в масле катается, вишь, какой гладкий, розовый и кожанку где-то раздобыл, сапоги хромовые.

А Микола разговаривал с Павлом и все время водил глазами за Вандой, которая ходила по залу, чувствуя, что на нее смотрят, что она нравится. Бегала по залу и Таня, как всегда, озабоченная, неуклюжая. Она, конечно, видела, что Павел сидит с незнакомым ей человеком, но не подходила к ним, потому что обслуживать их взялась Ванда.

Микола, показывая глазами на Ванду, подмигнул Павлу:

– Девка на ять… Если б было время, я б тут с ней…

Павел не знал, действительно ли было бы у Миколы что-нибудь с Вандой, но позавидовал другу, его смелости: вишь ты, он, Павел, здесь живет, каждый день видит Ванду и не решился к ней подступиться, а этот только появился и уже готов.

– Да нет времени, надо ехать, столица вызывает, – говорил Микола. – Видно, я, брат, вылезу из этой глухомани. А что, покорпел тут – и хватит, скоро война кончится, такая жизнь начнется!..

Павел опять позавидовал другу: вот Миколу вызывают уже в столицу, может, в столице и работу дадут, а он, Павел, останется здесь навсегда. У Миколы жизнь только начинается, а у него, у Павла, уже кончилась.

– Ну, а ты что думаешь делать? – спросил вдруг у него Микола. – Ты же у нас был такой грамотный… Газету набирал, писал заметки.

Павел почесал затылок, налил еще в стаканы – Миколе, себе, – и захотелось Павлу исповедаться. Столько живет здесь один, словом не с кем было перемолвиться, поговорить по-человечески. Подбивал на откровенность еще и хмель.

Они чокнулись стаканами, выпили, закусили, хлебнув по нескольку ложек борща, и Павел сказал, вздохнув:

– А я, брат, влип, все для меня уже закрыто, жениться надо…

Микола с интересом посмотрел на друга и тихо засмеялся. Этот смех услышала Ванда, которая стояла недалеко, возле другого столика, и оглянулась на них, повела своими синими глазами.

– Влип, говоришь? – смеялся Микола. – Жениться надо? А кто же она? Может, вот эта, на которую я нацелился? – показал он на Ванду.

– Нет, не эта, – покачал головой Павел.

В это время Таня возле окошка, что вело на кухню, ставила на поднос тарелки с борщом и кашей. Нагрузила поднос как поднять и понесла к столику, который стоял у окна. Ее полные губы даже приоткрылись от натуги, гребешок едва держался в волосах, казалось, вот-вот упадет, она часто переступала ногами в черных ботинках со шнуровкой. Павлу стало немного досадно, что Таня не такая, как Ванда, он сейчас будто другими глазами увидел ее, глазами того же Миколы и отчего-то застеснялся. Ему не захотелось показывать Миколе Таню, но он тут же подумал, что это будет не по-товарищески, раз уж признался, что собирается жениться, то надо и Таню, свою будущую жену, показать.

– Вон она… Та, что поднос несет… Я же тебе сказал, что влип, – наклонился Павел над своей тарелкой.

Микола будто застыл с ложкой в руке, уставился на Таню, как на некое чудо, потом покачал головой.

– Ну и ну! – тихо сказал он и вдруг фыркнул, сдерживая смех.

Павла этот смех словно резанул по сердцу, стало обидно и жалко себя, но он ничего не сказал, только есть перестал и положил ложку.