Чердынец

Дед посмотрел на меня, как бы говоря: «Ну вот что ты все языком мелешь-то?!», потом повернулся к «брату Ганадию».

— Гена! Это вроде как на Крылышках такие островки есть?

— Сам вот думаю! Погодь… Не-е-е… На Крылышках — там вовсе островки малюхошные, без деревьев! Эт скорее — на Бесарабке! Ну не на Кругленьком же — там вообще одна топь!

Никифоров стал выспрашивать дедов, как туда лучше проехать, как людей поближе подвезти. Гнездилин сидел насупившись, уйдя в себя. Участковый же рассматривал меня с каким-то новым интересом.

«Вот это — не надо мне, этот интерес правоохранительных органов!».

Потом как снова меня кто-то за язык потянул:

— Александр Харитонович! Дядя Ветка же у вас снабженцем работает?

— Ну… можно и так сказать, — Никифоров отвлекся от дедов, которые уже согласились сами проехать и посмотреть те места, которые более или менее подходят под мое описание, — а что ты хотел?

— Переведите его на год-два куда-нибудь на другую должность! Разобьется он на машине, в аварию попадет! Повредит позвоночник и обезножит совсем! — «вот что я несу! мама дорогая! кто меня за язык тянет-то?!».

— Товарищ Семенов! — «Участковый и так уже смотрелся ОЧЕНЬ удивленным, поднял брови еще выше», — Вы как ружье это найдете, дяде Ветке его не отдавайте, а то он с него застрелиться, когда инвалидом станет!

«Пиздец! Кино и немцы!».

Слава Богу, что было потом, я помню смутно — у меня опять так разболелась голова, что в глазах потемнело! Потом я потер нос и обнаружил, что из него у меня течет кровь. Деды захлопотали, подхватили меня, и под управлением бабы Маши, выскочившей на крыльце — утащили вновь на диван. А там я как в воду провалился!

В себя я пришел только к обеду следующего дня. Вот так еще что-нибудь «брякну» своим языком — и алга! — как говорят сибирские аборигены, татары. «Са св-я-а-аты-ы-ымя упоко-о-о-й!»

Что же со мной происходит? Вот ведь понимаю же, что сидеть мне нужно «пришипившись»! «Тихенько-тихенько»! А язык мой, поперед головы забежать норовит. Или это мое подростковое тельце такое вытворяет?!

Кое-как выйдя из комнаты, буркнул — поприветствовал бабу Машу. Сходил «до ветру» в уличный сортир и умылся. Чувствовал я себя более или менее нормально. Только голова была какая-то «чумная», как после долгой болезни. Бабушка налила мне чаю, поставила на стол тарелку блинов. Была она не то, чтобы хмурая, но невеселая, задумчивая — это точно.

Я боялся даже заговорить о том, что было вчера.

— Нашли ведь старика-то! Деды утром уж назад приехали, рассказали! — бабушка не глядела на меня, возилась возле печки.

Оказывается, деды, после случившегося со мной, поддались уговорам дяди Ветки и Никифорова, и поехали проверять болота. Времени до темна еще было довольно много, часа четыре. Ну да — час туда, да еще часа за три можно много сделать! Вечера весной в Сибири длинные, светлые.

— А сейчас они где, деды-то? — если так все произошло, почему не дома.

— Дак они Ветке чё-та помочь хотят, унеслись оба-два куда-то! — бабушка была немногословна и говорить долго явно не хотела.

Потихоньку я разговорил бабулю. Как оказалось — островок они нашли довольно быстро, потратив больше времени на переезды вокруг болота — не везде можно было зайти в глубину болота. На островке же нашли и ружье, и вещмешок. Тут же было и свежее пятно от прогоревшего костерка.

— Там, дед рассказыват, бочаги, да окна вкруг острова… Чё его туда понесло-то, дурня старого! Вон и нашел смерть свою!

— Вот они эти бочаги кошками да баграми и проверяли! С вечера, говорят, ничё не нашли, да ночевать остались. Чтобы, значит, время на езду туда-сюда не терять. А с утра, значит, сразу же котелок подцепили… А уж потом и старика вытянули! Ох-хо-хо! Страсти-то какие! Царствие ему небесное, рабу божьему! — бабуля забормотала, глядя в угол, на небольшую простенькую иконку.

После обеда появился дед.

— Он, Гнездилин-то… Так-то он Моисевич по фамилии вовсе! Осип его звали. Он родом откуда-то с Белоруссии. Там робил толи агрономом, толи землемером. Семья была, ребятишки… Как война началась, то его мобилизовали, конечно… Ну а потом, вот как… Отступление… В госпиталях не раз побывал, да… Потом уж, в сорок третьем его стегануло вовсе уж добро. Возили-возили его по госпиталям, как-то он у нас оказался. У нас же в Кировске тоже госпиталя были, да… Гнездилиха уж там подрабатывала, толи санитаркой, толи еще какой поломойкой. Там они с ней и снюхались. Да она вроде как его какими-то травками и отпаивала. Его-то списали вчистую, после этого ранения. Жить он у нее стал. Уже после войны, ездил он туда, в Белоруссию. Только не нашел никого, ни жены, ни детей… Даже деревни — не нашел! Вот и вернулся сюда. А куда ему еще? Тут хоть кака, да баба. Хоть не свой, да дом! Да и ребятишки, опять же, у Гнездилихи… Дочка, да вот Ветка. Эх-ма!

Мы сидели с ним на крыльце.

— А дед Гена где?

— Да умаялись мы крепко! Сказал — к вечеру баню протопит, сходить нужно, кости прогреть! Они, болотА эти, ух и здорово тепло из человеков сосут! И летом-то там зябко, а сейчас и вовсе к утру околеть можно!