Чердачный чорт

Время в больнице тянется медленно. Особенно скучны дни. Вечерами лучше. В сумерках все принимает иные очертания, тянет к фантазии, к разговорам. И Зиновей-чумазей и его взрослый сосед по койке ведут их нескончаемо.

Один рассказывает, как был он на войне с белыми, как попадал и под пулемет и под страшную казацкую атаку и цел остался, а вот в паровозном депо, где двадцать лет работает, заговорился с товарищем и сунул руку чуть подальше, чем надо. Теперь вот и склеивают ее второй месяц.

Зиновей делится своей бедой, и узнает рабочий, как забрела ему в голову думка погубить трамваем лошадь, лишь бы заставить пойти отца в дворники, а самому тогда поступить в пионеры.

Да вот он-то все сделал, чуть не погиб, — а сделал, да угораздило отца новую лошадь достать! Все теперь пропало. Ни за что погубил старую лошадь. И жалкует Зиновей и досадует.

Сосед слушает и удивляется решительному пареньку, такому на вид неказистому. В уме зреют планы — как бы ему помочь. Раз такая у него тяга к пионерам, видно, твердый, хороший из него выйдет товарищ в работе и в борьбе.

— Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— Ага, устрою его учеником в депо.

Через несколько дней пришли и пионеры железнодорожного отряда и они услышали жуткую Зиновееву повесть. В отряде потом много было разговору о занятном пареньке угольщика.

И вот соединенными усилиями старого рабочего и пионерского отряда Зиновей устроен в депо учеником.

Медицинский осмотр не смутился, что Зиновей прихрамывает: ничего, от костоломки еще крепче бывает! — сказал осматривающий доктор.

Когда приехал за Зиновеем отец, его уж в больнице не было.

И в этот вечер в крике угольщика слышалась тяжелая грусть.

О многом передумал старый угольщик.

* * *

Прошел год. Каждую субботу под воскресенье является Зиновей домой. Является он чумазый, замасленный мазутом, замазанный паровозной сажей, и опять ребятишки, завидев его, скачут вокруг, как воробьи, и пищат:

— Зиновей-чумазей, эй-эй-эй, Зиновей-чумазей…

Зиновей не сердится, он даже улыбается. Ему вспоминается, какой светлый сегодня из депо вынесся паровоз, который он протер и промазал весь своими руками. Несется теперь паровоз по необъятным просторам. Кто взглянет на него, порадуется:

— Вот какие у нас паровозы!

А никто и не знает, что отсветлил-то его Зиновей-чумазей, маленький парнишка из депо. Хотя знают, и Зиновей вспомнил стихотворение, которое прочли сегодня в газете ребята:

Он мал, почти не заметен,
только крик: Семешкин? — Здесь!
Говорит, что на этом свете
в депо Алешка есть.

На его корявой фигурке
не остановится ничей взгляд;
так засаленная куртка,
из-под кепи уши торчат.

Но до вечера к паровозам
он наделает много частиц,
и Алешкины гайки воздух
рассекают быстрее птиц…

Без Алешкиной гайки нельзя
пробежать по железным просторам.
На его подшипниках скользят
колеса под франтом «Скорым».

Ишь работает, брызги огнем,
и пилит и отделывает рьяно.
И бежит время быстрым ремнем,
непрерывным ремнем динамо.

Все работают, — каждый свое,
лишь мелькают знакомые спины,
и Алешка себя сознает
нужным винтиком нужной машины.

И гудят и шумят и шуршат
и приводы, ремни и моторы.
И поет у Алешки душа
вместе с этим железным хором.

Всем казалось, что это про них. Зиновею радостно, и он улыбается.

Дома встречают отец, мать и сестренка. Мать замесила к завтрему пирог, отец угощает «Явой» как большого, а сестренке сам Зиновей сует пряник.

И хоть он по-прежнему чумаз, а отношение к нему совсем другое. Он на своей, на широкой дороге, он выбился в иной, совсем иной мир.

ЧЕРДАЧНЫЙ ЧОРТ

1. Горные вершины

А хорошо, как в горах!

Ляжешь на край семиэтажной пропасти, глянешь, — по спине мурашки!

Непрестанный гомон города едва доплескивается сюда. Золотыми камнями горят купола колоколен, зажатые утесами домов, и мухой кажется снующий мимо них извозчик.

Даже красавцы автобусы кажутся бегущими светляками, а автомобили — так, жучки, гудящие себе под нос и мечущиеся в ненужной суете.

А когда пойдет демонстрация, колыхая тысячи знамен, кажется, что тронулась и потекла мостовая и доносится сильнее особенный, волнующий гул.