Чемпион

– Сейчас ты, чурка, узнаешь, как русских девок портить, – пообещал он, спуская штаны и обнажая готовый к работе прибор. – Мы их для тебя, что ли, выращивали?

Насрулаев в последний раз попробовал вырваться, но его попытка была быстро пресечена. Сплевывая кровь, он прошипел какое-то ругательство.

– Сейчас ты у меня его проглотишь! – заверил пацан, примериваясь, как удобнее приступить к делу.

После первого сеанса нашлись еще двое желающих. Расима приподняли и перевернули, готовя к процедурам с другой стороны. Он больше не сопротивлялся. Я видел его широко раскрытые бессмысленные глаза.

Жаль, что на его месте не Низам. Может, прав был Вадим, и нам когда-нибудь выпадет случай свидеться? С ним и с Оксаной. Если она с детства идет с ним по жизни бок о бок, то и сейчас где-то рядом. Пожалуй, проще отыскать ее следы, чем Низама. Только вот надо ли это мне?

Еще я подумал, что Расим может покончить с собой. Конечно, в небольшой камере это сложно. За ним будут присматривать и вздернуться или вскрыть вены не дадут. Но, если задаться целью, всегда можно подобрать способ и время. Обидно, если у него получится: могут камеру разогнать.

Я ошибся. Расим смирился со своим положением, и все время, пока я находился в «Крестах», продолжал жить под шконкой и почти безропотно обслуживал всех желающих.

По указанию Стержня он написал своим дружкам на воле «маляву», в которой просил не трогать терпилу[12]. Право договориться со следователем и судьей оставалось, конечно, за ним. Но, как я слышал, он не смог им воспользоваться и получил увесистый срок.

3

Через несколько дней у меня поднялась температура, а боли резко усилились. Меня отправили в санчасть. Она была заполнена до отказа, но мне досталось хорошее место. Как такового лечения не проводилось. Врачи кормили меня таблетками, от которых не было толка, и без конца спорили о диагнозе.

Я много читал. По рукам ходила куча иностранных детективов тех авторов, которых еще год назад нельзя было представить изданными в Советском Союзе. Они отличались низкокачественными переводами и обилием опечаток, на которые даже я не мог не обратить внимания, но время скрашивали.

Во время одного из обследований я и столкнулся с Петровым.

Я его не узнал. Просто обратил внимание, что тощий как жердь парень с изможденным лицом пялится на меня. Я подумал, что он меня с кем-то путает.

Врачи отошли куда-то посовещаться, цыриков поблизости тоже не было. Нас собралось несколько человек в одной комнате. Многие, знавшие друг друга по воле, принялись шептаться, передавая приветы и обсуждая, как изменить показания. Я сидел один и молчал. Когда слишком пристальное внимание мне надоело, я повернулся и посмотрел на этого парня.

Он неуверенно улыбнулся и подошел:

– Привет!

– Ну, здорово.

– Ты меня не узнал? Я – Генка Петров, Петрик! Холоновского помнишь? Никитку Добрынина?

Только тут до меня доперло, кто он такой. Боже, как он изменился!

Продолжая улыбаться, Петров протянул руку. Я символически привстал и пожал ее. Петров уселся рядом. Оглянулся на дверь, облизал пересохшие губы. Улыбка на его лице то гасла, то вспыхивала. В сочетании с блестящими бегающими глазами это производило нездоровое впечатление.

– Я Добрынина не убивал, – заявил он, наклоняясь к моему уху. Я слегка отодвинулся. – Меня заставили взять на себя.

– Кто?

– Холоновский с Мусой. Холоновский – мозг, а Муса – это сила. Я не мог сопротивляться. Они сказали, что я проштрафился и что из-за меня могут пострадать остальные. Поэтому я должен взять вину на себя, чтобы менты перестали копать. Я и взял.

– Я бы на твоем месте не стал.

– Ты бы не стал! А как я мог отказаться? Они бы тогда всех убили. Меня, родственников… Всех! Они обещали вытащить меня из тюрьмы. Обманули! Но я им сразу не поверил. Знал, что весь срок придется тянуть.

– Ты здесь пятый год паришься?

– Не, ты чего?! – Петров отодвинулся от меня, посмотрел, как на маленького, и снова зашептал, наклоняясь к моему уху. – Я в Мордовии был. Все нормально, мужиком считался. А они меня сюда вытянули. Через ментов, конечно. Якобы на какие-то другие дела поколоть. Они хотят меня убить! Там, в колонии, я кое с кем язык распустил. Надо было молчать, а я… Они узнали, и теперь хотят меня грохнуть. Не веришь? Вот увидишь, сегодня или завтра я умру.

Я тоскливо посмотрел на дверь. Скорей бы появились врачи! Устраивать скандал, прогоняя Петрика от себя, или привлекать внимание, отсаживаясь от него, мне не хотелось.

Он почувствовал мое настроение. Лицо отобразило досаду:

– Они и до тебя доберутся!

– На черта я им сдался?

– Они никого не прощают и не забывают. Не сейчас, так через десять лет. Да, точно, через десять лет. Я это вижу!

Вскоре после возвращения из армии я наводил справки о Холоновском и выяснил, что в Питере его давно нет. Вроде бы он перебрался в Москву вслед за папой, который получил повышение в партийной карьере.

Петров схватил меня за руку. Я сбросил его пальцы и сел вполоборота, приготовившись стукнуть, если он будет и дальше проявлять такую назойливость.

Петров сочувственно посмотрел на меня и выдохнул:

– ОЧП.

– Что?