Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман

— Не могу утверждать столь категорично, — покосился на него полковник, — но такой вывод напрашивается.

Губченко даже свистнул:

— Вот как оно оборачивается!

— Идут ва–банк! — подтвердил начальник заставы. — Так беспокоятся за чемодан, что плюнули на все и нарушили границы двух государств.

— Это обязывает нас действовать еще энергичнее и точнее! — сказал Левицкий. — Вы, капитан, — обратился он к Кирилюку, — возьмете на себя пост возле выхода из оврага. У вас не будет времени на раздумья. Действуйте самостоятельно — полагаюсь на вас. Командный пункт будет здесь. — Он показал на кусты, откуда выглядывал радист. — Вас, — обратился к Илюшину, — прошу вернуться на заставу. Надо подготовиться к любой провокации.

Опасения Левицкого оказались напрасными — день прошел спокойно. Бандеровцы спали, потом, очевидно, обедали, так как Отважный, как успел заметить Кирилюк, разделывал тушу овцы. Пообедав, снова завалились спать, и Кирилюк позавидовал им — отсыпались после изнурительного перехода по горам, а он не имел права ни на минуту закрыть глаза.

День в Карпатах кончается внезапно: только что солнце стояло над городом, а коснулось вершины — и уже темно. Лишь небо за горой еще краснеет, но недолго. Горы словно вбирают в себя свет, отбрасывают тень на небо и сами тянутся, пытаясь достать голубую высоту.

В лесу стемнело сразу. Петр ждал ночи, но не заметил, как она пришла. Затаился под кустами. Впереди только лесник — должен был сообщить Кирилюку, если бы увидел или услышал, что кто–то выбирается из бурелома. Короткая вспышка карманного фонарика — и Петр знал бы: сейчас они будут тут…

Прошел час. Кирилюк слышал, как летает сова между буками. Над оврагами зашелестела листва, из тьмы выглянуло лицо лесника.

— А ну–ка, капитан, — прошептал он, — погляди сам.

— Что?

— Глянь–ка сам.

Петр быстро прополз к краю оврага. Выглянул — и глазам не поверил: бандеровцы разожгли костер. Небольшой, чтобы не было отблесков над буераком. Жарили мясо, оно горело, и даже сюда доносился запах баранины.

Поведение бандеровцев показалось Петру странным: до границы два–три часа ходьбы — даже очень проголодавшиеся могли бы потерпеть. Потом подумал: может, у них назначена встреча с проводником в полночь или еще позже?.. А скорее всего, перед рассветом, когда даже пограничников одолевает сон и невольно притупляется бдительность! Смотрел на огонь, не отводя взгляда, даже глаза заслезились. Горьковатый запах подгоревшего мяса пробудил аппетит, напомнил, что вместо обеда торопливо проглотил кусок колбасы с черствым хлебом. Зачесалось в носу, едва удерживался, чтобы не чихнуть, — зажал ноздри пальцами и уткнулся в руку. Подумал: не все ли равно, что задумали бандеровцы. Пусть ждут утра или выходят сейчас — конец один, и ничто не сможет изменить его. Он будет лежать здесь хоть до второго пришествия, но дождется…

Бандеровцы поужинали и забросали костер землей. Кирилюк передал через лесника, чтобы солдаты были настороже — думал, что сейчас выйдут. Но прошел час, другой… Почти рядом закричала какая–то ночная птица, вдали залаял лис, где–то в поднебесье зашумели буки, и громко застучало, отдаваясь в висках, сердце. А они все не выходили, и в овраге было тихо, мертво. Потом начало светать. Петр и не поверил, что такая долгая тревожная ночь кончается. Но все светлело и светлело, и наконец над лесом поднялось солнце. Бандеровцы все еще спали: Кирилюк видел чьи–то вытянутые ноги в сапогах. Эти сапоги — носками вверх, стоптанные и грязные, — единственное, что он видел. Сапоги свидетельствовали, что Сливинский с чемоданом там, внизу. Это должно было бы успокоить Кирилюка, но нет, наоборот, раздражало: с какой радостью он бы дал длинную очередь по этим самоуверенным сапогам, чтобы увидеть, как вскочит их хозяин, как закричит не своим голосом от боли, как замечутся спросонья, натыкаясь на поваленные стволы, остальные.

Когда немного пригрело, Кирилюка сменил лейтенант Губченко. Левицкий ждал Петра, сидя под буком, и капитан, посмотрев на него, понял, что Иван Алексеевич тоже не спал: глаза у полковника помутнели и сетка морщин под ними проступила резче.

— Спят, гады… — сказал он, выслушав Кирилюка.

Петру показалось, что сказал равнодушно, как говорит человек, потерявший интерес к какой–нибудь вещи или событию, которые еще вчера волновали его. — Ну пусть спят, а мы с тобой позавтракаем.

Кирилюку расхотелось есть, но в кустах, на плащ–палатке, все уже было приготовлено. Выпил кружку холодной родниковой воды, лениво пожевал бутерброд, съел еще один — пошло́. Ел все подряд: сало и консервы, лук и твердую, рассчитанную на длительное хранение копченую колбасу. Левицкий только пододвигал к нему то одно, то другое, с удовольствием наблюдая, как Петр хрустит огурцом, откусывая сразу половину.

— Теперь спать, — сказал Левицкий после завтрака, — два часа сна.

Кирилюк хотел было отказаться, но полковник похлопал его по плечу.

— Я могу и приказать, — мягко сказал он.

Кирилюк не стал возражать, лишь с упреком пробурчал:

— Вы ведь тоже не смыкали глаз…