Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман

После того как они поженились и купили эту небольшую — в пять комнат — виллу под Мюнхеном, пан Модест с удивлением заметил метаморфозу в характере супруги. Стелла распорядилась перекопать цветник и засадила полсада — где только можно было — помидорами, картофелем и репой. Больше того, сама («Боже мой, — вздыхал пан Модест, — что случилось с изнеженной пани Стеллой?!») в затрапезном халате с увлечением копалась на грядках, снова и снова заводила разговор о стоимости килограмма огурцов, о навозе и прочих делах. Когда же однажды Сливинский предложил ей «проветриться» в Мюнхене, любимая жена быстро подсчитала, во сколько это обойдется, и пану Модесту пришлось капитулировать.

Чем дальше, тем больше. Пани Стелла, вместо того чтобы приобрести мужу машину, прикупила земли, наняла двух батраков и занялась кролиководством. Это переполнило чашу терпения Сливинского — от кроликов исходил неприятный запах, — и он устроил первый небольшой скандал. Первый и последний. Дело в том, что в свое время он натворил много глупостей. Кончилась война. Пан Модест не знал, что его ждет, и, вспоминая о подписи, поставленной некогда под обязательством агента гестапо, очень боялся расплаты. Это и заставило его перевести почти все деньги на имя супруги. Впоследствии опасения эти оказались напрасными — с американцами Сливинский почувствовал себя лучше и увереннее, чем с немцами, — но когда пан Модест завел речь о собственном счете, Стелла пожала плечами и ответила:

— Чи не вшистко едно, коханий, мы теперь супруги, а я деньги не растранжирю.

Пан Модест не мог настаивать: жена знала о нем столько, что одно только ее слово…

А впрочем, пан Модест не очень жаловался на судьбу. У него осталось немного денег: он втихомолку скупал сигареты и спиртное у американцев, завел знакомства с дельцами черного рынка и в глубине души был доволен тем, что Стелла погрузилась в хозяйство. У жены не было времени обращать внимание на его увлечение мюнхенскими девушками. А может, и умышленно закрывала глаза, зная, что мужа все равно не переделаешь, а семейные сцены только усложнили бы их жизнь. Очевидно, именно его увлечения играли не последнюю роль в том, что Стелла не хотела покупать машину — догадывалась, кого он будет возить на ней, — да и пан Модест особенно не настаивал, ограничиваясь намеками и многозначительными разговорами.

Сливинский сидел на террасе и пил утренний кофе, когда возле виллы остановился длинный «бьюик». Пан Модест быстро спрятал в карман бумажку с расчетами по продаже сигарет и уже хотел позвать Стеллу, чтобы немного полюбовалась роскошным лимузином, как увидел, что из машины вылезает пан Мирослав Павлюк с незнакомым человеком в красивом темно–сером костюме.

Само по себе появление одного из руководителей оуновской службы безопасности не удивило пана Сливинского — Павлюк часто гостил у них, нравился пану Модесту и они не раз вместе пьянствовали в мюнхенских бирхалле. У них были похожие натуры — Павлюк, как и Сливинский, не чурался легких развлечений и не проходил мимо того, что плохо лежит.

Пан Модест поспешил в комнату, чтобы переодеться и предупредить супругу. Что–что, а внешнюю благопристойность у Сливинских уважали. Он встретил гостей в домашней куртке строгого покроя, белоснежной сорочке с галстуком–бабочкой. Поздоровался с Павлюком дружески, но не фамильярно, и вопросительно посмотрел на человека в темно–сером костюме.

— Майор американской армии Бенджамин Гелбрайт, — представил его Павлюк.

Сливинский насторожился, Мирослав никогда еще не приезжал с американцами, и этот неожиданный визит не предвещал ничего хорошего. Но майор приветливо улыбнулся и крепко пожал руку пану Модесту. Он был респектабелен и довольно симпатичен: широко поставленные глаза смотрели доброжелательно, а лицо с пухлыми, почти детскими губами, казалось, излучало благодушие. Павлюк был чем–то обеспокоен — сразу же нервно заходил по комнате, еле сдерживая раздражение.

Сливинский начал доставать из бара бутылки, когда в комнату вошла пани Стелла. Она умела все–таки подать себя — пан Модест понял это по растерянно–удивленному выражению лица американца. Его розовые щеки покраснели, а глаза забегали, ощупывая женщину. Пани Стелла протянула майору руку, белизну которой еще больше подчеркивало темное с переливами платье, и сердечно сказала:

— Нас все забыли, и я так благодарна Мирославу, — кивнула в сторону Павлюка, — что он догадался привезти вас…

Пан Модест не мог не улыбнуться: такие же задушевно–игривые интонации были в голосе Стеллы, когда — не так уж и давно — она разговаривала во Львове со штандартенфюрером СС Менцелем. Где этот Менцель? Как быстро течет время, и как мало изменяются люди…

Сливинский ни на секунду не осуждал супругу, и все же ему стало грустно. Заигрывать с немцами, теперь с американцами… Не слишком ли это много для короткой жизни?!