Чемодан из музея партизанской славы

Да и женщины. Конечно, далеко не все. Девчонки местечка – огонь. Как говорят, посмеиваясь, мужчины в шинке, такие у нас в местечке девчонки, что тухесом[1] орехи колоть можно. А у женщины-хозяйки голова орехами, извините, не забита. Забита оравой, которую нужно кормить. Да гусей-утей нужно обиходить. Да зелень-петрушку к столу подать. Да вот в лампе-трехлинейке стекло лопнуло. Нужно старшего в керосиновую лавку послать, стекло купить да керосину. Ведь вечером отец с Борухом хоть коротенько, но Тору читают. А младшие в это время, пользуясь светом, быстренько листают «Трех мушкетеров». Откуда только русскому выучились. И маме, чего греха таить, интересно, что же там этот хулиган Дартаньян с миледи сделал.

Нет бы сидеть у отца в именье. Знать, и слуги были, если лошадь была. Н-да, жили же люди где-то в Европах.

Правда, под конец своих мыслей о разном, в основном о миледях да молодой Бонасье, приходила мама к выводу, что и у них не хуже, чем в ихних Парижах. Особенно весной. Когда солнце так и заливает все местечко, гуси кричат что-то свое, петух им отвечает со всей своей жесткостью. Еще бы, сохрани-ка всех курей, их еще и покормить нужно. Ну и, знамо дело, извините, «покрыть» тоже необходимо. Кто яйца то нести будет.

Вот так и шла размеренная, несмотря на кур да гусей, жизнь местечка. На всех улицах и во всех домах. Почти одинаково. Что вы хотите – местечко, оно и под Варшавой – все равно – местечко. Трудовое, одним словом.

Глава II Чем живет местный еврей

Это даже по улицам видно. Местечко нет, не банкирское, не ростовщическое. А рабочее. Улицы – что? Да, грязноваты. Есть и лужи. И хозяйки разные отходы в колеи выбрасывают. Весной – проехать мало есть возможности. То есть, ехать надо. Но и в грязи вывозишься по самые что ни есть ступицы колес телеги. Потом отмывай.

Такие улицы.

От вокзальной идут они, улицы трудового народа.

Первая, самая широкая, Кузнечная. Значит, работают кузнецы. С утра до вечера звон, шум, стук молотков, грохот телег – обода на колеса.

И кузнецы под стать работе – загорелые, здоровые. И очень не прочь и «об рюмку водки», и кому надо – в ухо.

Заправляет всей улицей Шлойме. Или, правильнее – Шлойме-каторга. Да, побывал в Сибири. Так, пара пустяков, на рынке задрались с крестьянами, ну, Шлойме одному неудачно по голове и засадил. Кулаком. И что вы думаете, Таки всё. Крестьянина – в ледник, все ж таки лето. Шлойме – в холодную. А тут – как на грех, из Варшавы какие-то чины прибыли, смотреть, как в городке-местечке власть российская действует. Вот и эта власть, на удивление всем, оказалась в нужное время в нужном месте. В общем, Шлойме загремел по полной, хоть кузнечная улица и намекала полицмейстеру открытым текстом, мол, сколько надо, столько и соберем. Да в неудачный момент Шлойме этого крестьянина хлопнул. Уж пристав так кручинился, так тосковал. А сделать не мог ничего. Это называется в России – ревизия.

Ну да ладно. Шлойме свое каторге отдал и теперь снова первый в кузнечном деле. Что подковать, что плуг справить или шкворень отлить.

Правда, каторга – хорошая школа. Жизни. Много разного Шлойме вынес: и какую материю нужно подкладывать, чтобы кандалы щиколотки не терли, и как в субботу не работать, но и под розги не попасть, и ежели достанешь из соляной шахты расчлененку (труп), то как скрыть бадейку с солью и трупом от стражников.

Параллельно с кузней шла Сапожная улица. Узкая. Она и почище, и грязи поменьше. Правда, запах от кож, особенно которые подгнивать начали у неумех, так шибал, что иной клиент начинал думать, прежде, чем в мастерскую зайти.

Но нужда, как говорится, пуще неволи. Шли. И заказывали. Сапожники, хоть тоже шинок не пропускали, но дело знали отменно. И народ в их сапогах, туфлях, ботинках или полуботинках – ходил, что и говорить. Особенно, когда обувь получалась от первого, можно сказать, мастера улицы – Моисея Пекарского с сыном Ароном.

Далее лучами расходились другие улицы. Например – Рыбная уличка. Сами понимаете, на ней в основном были селедочные лавки, но запах от этого на улице лучше не становился.

В общем, уважаемый читатель, можно представить аромат штеттла, или городка.

Но – грустить не надо. Были и клайзмеры[2]. И танцы. И свадьбы. И праздники.

Вот подходят пасхальные дни. Весна, весна. Солнце уже жарит вовсю и народ местечковый готовит дома свои для счастливого праздника.

Из домов вытаскивают скарб, чистят, выбивают из перин пыль и клопов – заодно. Клопы недовольны. Шкафы проветриваются и протираются тряпками, смоченными в керосине. Протираются стены, а наиболее ретивые еще и белят их.

Все к торжественному дню, вернее – вечеру, когда все, вся семья и любой пришедший, собираются на Седер[3].

Вот уселась вся семья. Глава читает кадэш[4]. Затем трапеза по вековым традициям. А у ребят одно – дождаться Моци-Маца[5] – поедания мацы. И главное затем для ребят (да и всех остальных) – это шулхан-орех[6] – «разгром» пасхального стола. И конечно – вино!