Чем пахнет жизнь

Люди стали переглядываться. Толпа начала потихоньку рассасываться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, словно ее охватили внезапные колики. Остались только десять человек, застывших на мостовой, как столбы. Мэр повернулся к ним спиной и вернулся в мэрию.

Помахать именем судьи, как жупелом, было хорошей идеей. Почти гениальной, которая, разумеется, помогла избежать линчевания. Теперь мэру оставалось по-настоящему предупредить судью, чего он, видимо, еще не успел сделать. Мьерк прибыл после полудня, в компании с Мациевым. Они казались давними знакомыми, что меня не удивляло, поскольку я видел их прежде. Я уже говорил, что считаю эту парочку выструганной из одной гнилой деревяшки. Оба отправились в мэрию, превращенную в укрепленный лагерь усилиями десятка нарочно вызванных жандармов. Первым распоряжением судьи было поставить перед камином в кабинета мэра два хороших кресла, подать вино и что-нибудь к нему, то бишь разную снедь, сыры и белый хлеб. Мэр отправил Луизетту на поиски самого лучшего.

Мациев достал одну из своих сигар. Мьерк посмотрел на часы и присвистнул. Мэр остался стоять, не зная, что делать. Судья кивнул ему, и тот понял это как приказ отправиться за дезертирами и их стражами. Что он и исполнил.

Бедняги вошли в кабинет, где от доброго огня немного ожили. Полковник велел жандармам пока проветриться, что вызвало смех Мьерка. Оба сообщника стали разглядывать мальчишек, довольно долго. Я говорю мальчишек, потому что они и были ими, еще совсем недавно. Один, Морис Рифолон, двадцати двух лет, родившийся в Мелене, проживавший в 20-м округе Парижа на улице Амандье, 15, был рабочим-печатником. Другой, Янн Ле Флок, двадцати лет, родившийся в Плугазене, бретонской деревне, которую до войны никогда не покидал, – работником на ферме.

«Что меня поразило, – рассказывал мне позже, гораздо позже, мэр, – так это разница между ними. Маленький бретонец стоял опустив голову. Видно было, что он едва жив от страха. А другой, рабочий, смотрел нам прямо в глаза, не с улыбкой, но почти. Можно было подумать, что ему плевать на нас. Или на все плевать».

Первый залп сделал полковник:

– Знаете, почему вы здесь?

Рифолон меряет его взглядом и не отвечает. Маленький бретонец слегка приподнимает голову, бормочет:

– Потому что мы ушли, господин полковник, спасали свою шкуру…

Тут в игру вступает Мьерк:

– А может, потому что вы убийцы?

Маленький бретонец вылупляет глаза. В противоположность ему другой, Рифолон, бросает небрежно:

– Конечно, убийцы. Для этого нас и призвали, чтобы убивать противников, которые похожи на нас как братья, и чтобы они убивали нас. Это такие, как вы, нам приказали…

Маленький бретонец паникует:

– Откуда мне знать, убил я кого-то или нет, может, промахнулся, плохо видать, а я стрелять не умею, даже капрал надо мной издевается. «Ле Флок, – говорит, – ты бы и по корове в коридоре промахнулся!» Так что наверняка не знаю, может, я и не убил никого!

Полковник подходит к ним. Затягивается поглубже своей сигарой. И выдыхает дым прямо им в лицо. Коротышка кашляет. Другой даже не морщится.

– Вы девочку убили, десятилетнюю девочку…

Коротышка аж взвился.

– Что? Что? Что? – повторяет он по меньшей мере раз двадцать, подскакивая на месте и извиваясь, будто его поджаривают.

Что касается печатника, то он по-прежнему спокойно улыбается. Тогда судья обратился к нему:

– Кажется, вы не удивлены?

Тот не торопится ответить, сначала меряет Мьерка и полковника взглядом с головы до ног. Мэр мне сказал: «Можно было подумать, будто он прикидывает их вес на глазок и это его забавляет!»

Наконец ответил:

– Я уже ничему не удивляюсь. Если бы вы видели то, что я видел месяцами, вы бы знали, что может случиться что угодно.

Миленькая фраза, верно? И кончик носа у судьи начинает багроветь. Он рявкнул:

– Так вы отрицаете?

– Я признаю, – отвечает тот спокойно.

– Что?! – вопит коротышка, хватая за ворот своего приятеля. – Ты с ума сошел! Что ты болтаешь! Не слушайте его, я его не знаю, мы вместе только со вчерашнего вечера! Я не знаю, что он со мной сделал, гад, зачем ты это делаешь, скажи им, да скажи же им!

Мьерк заставляет его умолкнуть, оттолкнув в угол кабинета с таким видом, будто говорит: «С тобой позже разберемся», – и поворачивается к первому:

– Значит, признаешь?

– Все, что угодно… – говорит тот по-прежнему спокойно.

– Насчет малышки?

– Да, это я. Я ее убил. Увидел и пошел за ней. Ударил ножом в спину, три раза.

– Нет, ты ее задушил.

– Да, верно, задушил, вот этими руками, вы правы, у меня не было ножа.

– На берегу маленького канала.

– Точно.

– И бросил ее в воду.

– Да.

– Почему ты это сделал?

– Потому что мне захотелось…

– Изнасиловать ее?

– Да.

– Но она не была изнасилована.

– Я не успел. Услышал какой-то шум. И убежал.

Реплики текли как в театре, так мэр сказал.

Рабочий стоит прямо, говорит четко. Судья пьет молочную сыворотку. Можно подумать, что сцена отрепетирована и выверена до мелочей. Маленький бретонец плачет, его лицо перемазано соплями, плечи сотрясаются, он беспрерывно качает головой. Мациев окутывает себя дымом сигары.

Судья говорит мэру: