Человек-землетрясение

В замке Баррайсов уже поджидал пастор Лобзамен и символически ввел молодую жену в ее новый дом. Это должен был сделать Хаферкамп, но он уговорил пастора взять на себя эту миссию, пообещав больше пожертвовать на новые скамьи в церкви.

И здесь венчание было скромным, лишь в рамках положенной церемонии. Никто даже не пел, да и смешно было бы, если бы дядя Теодор и доктор Дорлах завели церковную песню. Так что пастор один пропел свою литанию, двое служек, без которых Хаферкамп не смог обойтись, старались вовсю и получили потом каждый по двадцать марок и полную тарелку пирожных. Потом дворецкий Джеймс с важным видом пригласил к столу.

Но единственная часть всей церемонии, обещавшая стать приятной, была прервана появлением бледной от ужаса горничной, которая ворвалась в столовую и, прикрыв рот фартуком, пролепетала:

– Экспедитор выгрузил подарок. Он… он стоит в холле. Он… он сказал, что так заказано. – Потом она умчалась прочь.

– Это должно быть что-то невероятное! – воскликнул Хаферкамп. – Элли не из пугливых. Пойдем посмотрим подарок.

Но потом и они обескураженно остановились у двери, уставившись на прибывшее чудовище. Только Боб засмеялся, хотя и слегка хрипловато, и подошел поближе, чтобы рассмотреть подарок. Как на букете цветов, сверху в целлофановой упаковке лежала карточка.

Посреди холла стоял гроб.

Большой, тяжелый, полированный, красивый, дорогой дубовый гроб.

Боб разорвал упаковку и вслух прочитал поздравление:

«Наши лучшие пожелания к свадьбе. Если у тебя не окажется супружеской постели, довольствуйся этой, но имей в виду, что она без аккумуляторного охлаждения.

Чокки и K°».

– Я подам в суд на Чокки! – закричал Хаферкамп. – Дорлах, завтра же примите меры! Полицию! Полиция должна это сфотографировать! Чокки и K°… Какая наглость! Я расскажу об этом в Промышленном клубе!

– Это Фриц Чокки, – сказал Боб и смял письмо. – У него своеобразный юмор. Оставь его, дядя! У меня достаточно фантазии, чтобы отплатить ему той же монетой. Джеймс?

Дворецкий, стоявший у двери, не шелохнулся.

Боб Баррайс указал на гроб:

– Позаботьтесь о том, чтобы эта милая штучка была внесена в мою комнату. Да-да, в мою комнату. Если Чокки думал, что я сейчас возьму топор… Не тут-то было. – Он обнял Марион за талию. Она была бледна и с трудом держалась на ногах. – Марион его знает, нашего Чокка! – воскликнул Боб. – Вечно у него голова забита безумными идеями. К столу, дорогие гости!

Это была мрачная трапеза. Лишь однажды Хаферкамп спросил после долгих раздумий:

– Что это, собственно, значит – без аккумуляторного охлаждения? Ведь этого не бывает в гробах!

Первым нашелся и ответил доктор Дорлах:

– Что-то вроде афоризма этого Чокки. Он имеет в виду эту модную чушь в США, где замораживают мертвецов, чтобы потом, на новом уровне развития медицины, разморозить их для новой жизни!

Это прозвучало убедительно, Хаферкамп принял объяснение, но отнюдь не успокоился. Он решил довести до сведения старого Чокки неподобающее поведение его сына.

Вечером Боб и Марион отправились обратно в Эссен.

– Моя первая брачная ночь в этом доме? – сказал Боб Хаферкампу. – Ни за что! Разве я могу зачать нового Баррайса в этой отравленной атмосфере, при таких свидетелях?

– Кстати, о свидетелях, – лицо Хаферкампа стало очень серьезным: – Старый Адамс так и не объявился. Какая-то свинья прячет его во Вреденхаузене. Он не должен появиться на суде!

– Это забота доктора Дорлаха, а не моя.

– А если он придет в зал суда?

– Ну и что? Разве он был там? Реконструировать всегда можно с двух сторон. Никто не несет столько чуши, как эксперты на процессах. На месте происшествия тогда, ночью, составили картину, и она одна истинна. Я не мог помочь Лутцу. Он был зажат рулевой колонкой.

– А ты как выбрался?

– Теперь я этого уже не знаю. Я вдруг очутился на снегу. Чудо, может быть.

– Настоящее баррайсовское чудо. Смотри, как бы тебя в один прекрасный день не причислили к лику святых…

– Можешь тогда поставить мне свечку! – Боб боролся с искушением двинуть по этой физиономии. «Сколько высокомерия! Для него я куча дерьма. Но они все виноваты, что я стал таким. Теперь, видя плоды своих трудов, они рядятся в тогу невиновности, как во вторую кожу. Но погодите! Я распорю эту вторую кожу!»

В Эссене, на Хольтенкампенер-штрассе, 17, они наконец остались одни. Боб привоз с собой три бутылки шампанского в сумке-холодильнике и теперь, вопреки всем правилам беззвучного открывания шампанского, выстрелил пробкой в потолок.

– Фрау Баррайс, – сказал он, – я приветствую вас! Это была не свадьба, а гнусность!

– Лишь бы мы были счастливы, – тихо ответила она. Она выскользнула из розового волшебства тюля и кружев. Ее лифчик и трусики тоже были розовыми. Она стояла с опущенными руками, воплощенная детская наивность, так что Боб ошеломленно отставил свой фужер.

– Ты так невыразимо молода, – проговорил он.

– Мне уже двадцать три…

– Ты могла бы быть ребенком. Ребенок с грудью греческой богини. Какая потрясающая идея! Марион… будь ребенком…

– Но… – она медленно отодвинулась к кровати. – Боб, почему я должна…