Человек внутри

— Но почему, почему, — спрашивала она, — ты ведешь такую жизнь? — Она сделала легкий жест, который, казалось, вобрал в себя страх, несчастье, его беглое тело и душу.

— Мой отец жил так до меня, — ответил он.

— И это все? — спросила она.

— Нет. Я был очарован, — сказал он. — Я знаю одного человека с голосом почти как музыка. Ни у кого больше я не слыхал такого голоса, — он поколебался, а затем посмотрел на нее, — кроме тебя.

Она не обратила внимания на комплимент, но слегка нахмурилась на огонь и закусила губу маленькими острыми зубами.

— А он не может тебе помочь сейчас, когда ты в беде? — спросила она. — Ты не можешь пойти к нему?

Он в изумлении уставился на нее. Он забыл, что она не знает о его истории, о его бегстве от Карлиона, и, так как он забыл об этом, ее замечание прозвучало для него со всей силой мудрого совета.

— Эндрю, Эндрю, — эхо нежного грустного голоса дошло до него.

— Чего ты боишься? Это Карлион, всего лишь Карлион. — Голос был окрашен прохладной чистой поэзией, которую он любил.

Почему бы ему, действительно, не пойти к Карлиону, признаться в своем дурном поступке и все объяснить? Он пойдет, как грешница к Христу, и это сравнение не казалось ему богохульством, так силен был порыв встать, пойти к двери и выйти в ночь.

— Это его ты боишься? — спросила она, наблюдая за меняющимся выражением его лица.

Он подумал, что ее голос тоже почти что музыка, и теперь сидел неподвижно, безучастно наблюдая, как две мелодии пришли в столкновение, оспаривая власть над ним. Одна, неуловимая, состояла из намеков и воспоминаний, другая — ясная, чистая, звенящая. Одна говорила о бегстве в мечты из реальности, другая была самой реальностью, неторопливо-рассудительной. Если бы он остался, то рано или поздно должен был бы встретиться лицом к лицу с тем, чего боялся, если бы он ушел, то променял бы покой, чистоту, инстинктивную мудрость на неопределенное и ненадежное убежище. А как Карлион отнесется к его признанию? Карлион был витающим в облаках романтиком и ненавидел любого, кто заставлял его спускаться на грязную землю. Эндрю вспомнил вдруг — пока его рассудок носился между двумя различными мелодиями — другого Карлиона, Карлиона, который выстрелил одному из своих людей в спину, потому что ночью, когда они переправляли груз, этот человек изнасиловал молоденькую девушку. Хлопот с этим не было, так как человек этот был трусом и его не любили в команде, которая при всех своих грехах и злодействах имела одну добродетель — храбрость. Эндрю вспомнил лицо Карлиона, когда он отступил назад от темного тюка, лежащего на пляже, посеребренном луной. Задумчивые глаза, смотревшие с обезьяноподобного лица, были полны отвращения и своего рода разочарования. Они погрузились с предельной скоростью на тот случай, если бы выстрел поднял таможенников, но Карлион последним поднялся на борт. Он шел с явной неохотой, как человек, оставивший любовницу на берегу, и он действительно оставил любовницу, которую не видел потом много недель, прекрасную романтическую мечту искателя приключений.

«Эндрю, Эндрю», — голос потерял свое очарование. Эта музыка больше не была заклинанием, ибо Эндрю вспомнил теперь, что и с согрешившим контрабандистом Карлион разговаривал с той же мягкой грустью и сожалением. Указывая на море, он сказал: «Погляди. Что это там такое?» — и человек повернулся спиной, чтобы рассмотреть простор, покрытый маленькими гребнями, которые возникали, мчались вперед, падали и отступали и продолжали возникать, мчаться, падать и отступать, когда его глаза уже потускнели в смерти.

— Я не могу пойти к нему, — произнес он вслух.

— А если бы он пришел к тебе? — спросила она, как будто собираясь помирить двух школьников, повздоривших из-за своего достоинства.

— Нет, нет, — сказал он и внезапно вскочил от мучительно кольнувшего его чувства страха. — Что это? — спросил он.

Элизабет наклонилась вперед на своем стуле, прислушиваясь.

— Тебе показалось, — сказала она.

С неожиданной грубостью он ударил ее кулаком по руке, которая лежала на столе, так что у нее перехватило дыхание от боли.

— Не можешь говорить шепотом? — спросил он. — Ты хочешь всему свету рассказать, что здесь кто-то есть? Теперь ты слышала?

На этот раз ей показалось, что она слышит очень слабое шуршание гравия, не громче шелеста листьев. Она медленно кивнула.

— Кто-то идет по тропинке, — пробормотала она. Рука, по которой он ударил, сжалась в маленький твердый кулак.

— Ради Бога, — пробормотал Эндрю, оглядываясь по сторонам.

Она рывком указала на дверь, которая вела в сарай, где он спал прошлой ночью. Он почти бегом, на цыпочках, бросился туда, и когда оглянулся, то увидел, что она вновь принялась за носок, который он уронил на пол, так и не воспользовавшись им. Красный блик огня взмыл вверх и окрасил ее безмятежное бледное лицо. Затем он закрыл дверь и притаился в темноте сарая, вздрагивая время от времени, как в лихорадке.