Человек внутри

Дарья Сергеевна не спала в комнате на втором этаже, а писала море акрилом в гостиной. Рядом с нею, на столике, не укрытом скатертью или салфеткой, лежали заляпанные тюбики с краской, мягкие старые тряпочки и кисти с маленько растрёпанными белыми волосками. Картина была впечатляющая, огромная, и человек в лодочке, рассекающей тёмно-бирюзовые волны, не боялся бури, которая назревала в воздухе.

У Дарьи Сергеевны всякий раз поднималось настроение, когда она бралась за любимое дело. Сегодня же почему-то её настроение было неважное, и она жаловалась то на жару, то на холод и просила меня то распахнуть, то закрыть окно, едва прикрытое полупрозрачной шторой. Я зевал и скучал, да всё посматривал на незаконченную, в какой-то мере искусную марину.

– Её б ещё лаком покрыть, – говорила она с безумным восторгом. – Да, покрыть. Завтра займусь этим, а за ночью она успеет высохнуть. Не спать! – вскрикнула Дарья Сергеевна, когда я на мгновение прикрыл глаза. – Лучше уж скажи, почему задержался. Мне интересно, что там в магазине.

Она резко остановилась и взяла конец кисти зубами.

– Да так, маленькая неприятность, происшествие, если можно так выразиться…

Дарья Сергеевна слушала внимательно, как Василий, но в отличие от него, нисколько не посочувствовала мне, а скорее наоборот проявила мрачное безучастие и окончательно растворилась в картине.

– Краски завтра куплю, а то заканчиваются. У меня куда-то подевался плотный картон. Не ты забрал его?

– Не шути так. Я твоего не беру.

– Тогда рама где? Тёмная рама из дуба? Да, наверное, я сама всё теряю, – призналась она и улыбнулась смущённо. – Не проверишь как-нибудь подвал, сарай, в конце концов? Там явно завалялись хорошенькие вещицы.

– Это какие, например? – спросил я озадаченно. – Всё хорошее вокруг нас, взгляни!

Дарья Сергеевна мотнула упрямо головой и окунула кисть в пластиковый стакан с серой водой.

– Нет, оно есть везде, – ответила она, вынув чистую, будто совсем новенькую кисть. – Там, где даже не догадываешься. Бывает, забросишь барахло на чердак, а потом гадаешь, зачем же оставил, если оно ещё пригодится.

Только я стал подниматься к себе, как Дарья Сергеевна пожелала добрых снов, оставила, наконец, художество и, отмыв бело-синие пальцы, отправилась сладко дремать.

Меня одолевала вялость, а сны так и не приходили. Синие стены с синим потолком навевали тоску. Я сбрасывал одеяло на пол, ходил неспешно по кругу, иногда натыкаясь на острую мебель, и редко зажигал лампу с бумажным зеленоватым абажуром, который постепенно нагонял сонливость. К половине третьего ночи я был слишком утомлённым и рассеянным. Уже не было желания бродить, хотелось спать допоздна, и чтобы никто не разбудил ненароком.

Сон поначалу был однообразен. Томительное затишье прервал звон колокольчика.

– Бежим туда, бежим, пока день не угас! – прогремел дружный хор сильных голосов.

– Да, пока не угас, пока солнце не скрылось за горизонтом! – закричал я нелепо в ответ и пустился бегом по крутой лестнице, ступени которой рушились.

Наверху в несколько десятков рядов стояли дома, настолько высокие, что заслоняли небо и облака. Стены, поросшие мхом, были без окон. Каждое затейливое крыльцо зарастало лопухами, клевером, а двери увивали жирно-зелёные заросли крапивы. Площадь, окружённая зубчатыми клёнами, пустовала.

Тишину разорвал пронзительный вопль, и я устремился вниз по широкой дорожке, огибающей приземистое здание из коричневого камня.

И вот, спустя ещё один неприглядный квартал наступила ночь, и показался магазин. В открытом настежь «Летнем розмарине» отмечался какой-то необыкновенно яркий праздник. Люди сидели за стеклянными столами и пили шампанское, доставая откуда-то всё новые и новые бутылки. Костя стоял, как обыкновенно, за кассой, в помятом блестящем костюме и бархатном пиджаке, и здоровался со всеми, кто подходил к нему, и обнимал радостно руками вновь прибывших гостей. Он улыбался ласково женщинам и ослепительно мужчинам. Затем собирал любовно букеты и возмущённо пыхтел, если ему мешали.

Протискиваясь боком сквозь толпу, я споткнулся у керамических ваз и растянулся по полу на смех ребёнку, который ничего не пил и не ел, но сильно скучал.

– Ты что тут? – спросил Костя. – Встанешь или полежишь ещё? Грязно-то, не убрано.

Он бросил безвкусный букет в толпу, и кто-то поймал его и восхищённо заахал.

– Какой чудесный, – послышалось в магазине, и люди захлопали тому, кто забрал цветы.

– Отдай! Мой букет, верни!

– Уже не твой.

– Сволочь!

– Как ты меня назвала?

– Получи!

Женщина в пышном уборе помогла мне подняться, наполнила пенистый бокал и чокнулась с горбатым стариком.

– За вас, – сказала она.

– Кто ты? Гость? – растерялся Костя, с неуверенностью ощупывая мою ладонь. – В списке ты не числишься, у меня нет карандаша или ручки, чтобы записать тебя. Если хочешь, то можешь оставаться, но не бей статуэтки. Их бьют просто так, от веселья. Если бы я только словил мерзавцев и заставил их чинить мебель!

– Они плохие гости.

– Кошмарные. До чёртиков, – согласился Костя.

– Зачем ты их пускаешь?