Человек в степи

Сумерки ложатся быстро. На светлом стрежне Дона какая-то бабка в белом платочке, издалека не угадаешь, верно жена бакенщика Андрианыча, громадит на баркасе. На корме, на дощатой подставке, начищенные лампы и незавязанный сверху чувал с травой, что, должно быть, накосил на острове племяш Андрианыча, а бабка по дороге захватила. Она причаливает к бакену, вынимает из фонаря вчерашнюю лампу, засвечивает и ставит новую, отбрасывает веслом нацеплявшиеся на бакен плети водорослей. Вспыхивают лампочки и на нашем пароходе.

За поворотом белеется в темноте пост Андрианыча, и тут Иван Дмитрич подзывает капитана, требует, чтоб он высадил его у поста.

— Можете, — говорит он рентгенологу, — не шагать сюда с пристани. Кайку беру я. А вы в другой раз, возможно, научитесь уважению…

Он поворачивается к нам своею богатырской спиной, привычным движением вынимает какую-то маленькую, но плотную книжицу, в ладони показывает капитану, и тот, виновато глянув на рентгенолога, на нас: ничего, мол, не поделаешь, — останавливает пароход. Матрос спрыгивает в тяжелую лодку-завозню, чтобы взять Ивана Дмитрича, но тот не садится, раздраженно зовет своего спаниеля. Собаки нет.

— Сучка от сучки сбежала.

— Да то она подохла с такого хозяина…

— Сам же спичками канался с человеком, а теперь вот как! — вмешиваются в дело и тетки, орут в темноту берега: — Андрианыч! Кум! Не давай этому заразе кайку!

Людей на палубе начинают облепливать комары, пароход боком ползет на камыш, капитан поворачивается к Ивану Дмитричу:

— Вы ж соображайте, что происходит! Видите, куда сбиваемся?

Иван Дмитрич, не отвечая, бежит от скамьи к скамье. Щенка нет. Под бортом явственно трещит приминаемый камыш.

— Что я вам, наконец? — взвизгивает капитан. — Кукла какая? На мель прямо, повылазило вам? — И кричит помощнику: — Вперед до полного!

Через минуту Ржаненко спрашивает Ивана Дмитрича:

— Это, случаем, не ваша собачка в мой мешок забралась? — Он вытаскивает спаниеля, подходит ближе и советует: — Доедем до места, так вы там не высаживайтесь на берег. Глядите, помнет еще кто нечаянно. Переночуйте на пароходе, а зорькой в Ростов. Оно бы и сейчас поучить следовало, да настроение портить неохота: погода дюже хорошая.

В самом деле — погода!.. Воздух пахнет теплым разломленным огурцом, и два звездных неба — одно вверху, другое под нами, на воде, — смешиваются с огнями близкого Кагальника. Хлюпает за бортом волнишка, должно быть уже солоноватая, — ведь вот оно рядом, море… Где-то на берегу, беспокоя сердце охотника, хрипло крячет селезень — то ли свойский, то ли дикарь, подсевший к ночующим на волне домашним уткам. Палуба подрагивает от хода, и чернявая девчина, голову которой не отличишь уже от головы нашего лензаводского фрезеровщика, напевает, наверно, одному лишь ему:

Ты подуй, подуй,
Ветер ни-и-зо-овой…

Сергей Сергеич

Забавное дело — охотничья жилка! Может она много лет, не беспокоя, даже не обнаруживаясь, дремать в человеке и вдруг в благоприятный для нее момент проявиться.

Приехал в командировку «на село» инженер Сергей Сергеич Котище, консультировал в степном объединенном колхозе строительство электростанции и как-то согласился на уговоры двух трактористов, агронома и деда-воловника «сходить по уточке». В жизни не брал Сергей Сергеич ружья в руки, отправился просто за компанию.

Ночью грызет всю компанию августовская, злая как собака, мошка. Утром тоже грызет. Днем печет голову солнце, парит от стоячей перегретой воды, и Сергей Сергеич, растирая пот и мошкару на покрытой волдырями липкой шее, хлопает себя по ушам, по затылку, пытается чесать грязными руками между лопатками. Босые, незакаленные, по-городскому бледные ноги Сергея Сергеича изрезаны камышом и осокой, новые глаженые брюки, которые он вначале аккуратно подкатывал до колен, давно уже по самый пояс заляпаны нефтяно-черной болотной грязью.

…Но искусанный, исцарапанный Сергей Сергеич случайно убил уточку. Даже не уточку, а паршивенькую черную нырушку. И все! И уж он не просто инженер Тищенко, а охотник, то есть человек, заглядывающий теперь в магазин «Динамо», покупающий для своего только что приобретенного ружья нужные и ненужные барклаи, закрутки, выколотки, рекоперы.

Услышав в троллейбусе приглушенный разговор двух военных о стрельбе по казаркам на озере Гудило, он, в отличие от всех остальных пассажиров, уже имеет право повернуться к разговаривающим и законно спросить:

— А что, на Гудиле тянет казарка?

И ему, не зная ни его фамилии, ни кто он, как своему, ответят:

— Малость есть. Только сидеть надо не над водой, а на жнивье. Отрыть себе окопчик там, где они пасутся.

И хоть Тищенко, провоевавший всю войну, рывший всевозможные окопы, ни разу еще не отрывал окопчика под казарок, он, пожав плечом, сочувствующе вздохнет:

— Да вы что!.. Разве без окопчика возьмешь?

* * *