Конечно, мы — и как социалистическая держава, и просто как член мирового сообщества — не могли и не можем изолироваться от того, что происходит в мире, равнодушно взирать на бесчинства, грубое попрание независимости и прав других народов, других стран. Ясно и другое: когда утверждалась эта точка зрения, в полном разгаре был распад колониальных империй и то и дело вспыхивали действительно национально-освободительные войны, войны за независимость, против колонизаторов, по характеру своему схожие, кстати сказать, с той войной за независимость, из которой в конце XVIII века родились Соединенные Штаты Америки (и восставшим колонистам тогда, напомним, помогала наряду с Францией и Россия). Естественно, что к такого рода войнам проявляется особое отношение притом не только с нашей стороны.
Но в тогдашней постановке вопроса о помощи освободительным движениям был, уверен, и еще один элемент — элемент «компенсации» за некоторые догмы, от которых мы отошли, но отошли, не будучи на все сто процентов уверены, что не пошли тем самым на известное вероотступничество. А это как раз и рождало комплекс «революционной неполноценности», о котором я упоминал выше (тем более что на эту больную мозоль постоянно настyпали китайцы, разнося нас в пух и прах за «предательство» революционного и освободительного движения).
Даже само словопользование говорит о связи этого нашего тогдашнего тезиса с ранней «марксистской» (ставлю в кавычки потому, что на деле речь шла о другом, о том, что было коминтерновско-сталинистской) «теологией». Уберите слово «освободительные» — и вы получите классические догматы веры периода, предшествовавшего хрущевскому, насчет того, что «войны будут, пока существует империализм», что они «не только допустимы, но и неизбежны».
Говоря о «компенсации», об ощущении необходимости дать какое-то возмещение, чтобы не только оправдаться перед «верующими» в старые догмы в своей и других странах, но и успокоить собственную совесть в связи с комплексом «революционной неполноценности» я вовсе не имею в виду, что произносившиеся тогда слова и сопутствующие им дела были одной лишь маскировкой, словесным прикрытием других намерении, что в них не верило само наше руководство. Нет, скорее всего, верило, верило, хоть, частично, тем более что для этого были упоминавшиеся объективные причины, в частности, происходивший в драматических формах распад колониальных империй. А кроме того, и идеи, ее слова тогдашнего руководства отнюдь не были свободны от «пережитков прошлого» в сознании — прежде всего от сталинизма — и находились в лучшем случае где-то на полпути к постижению новых реальностей.
Но, как бы то ни было, такие «пережитки» препятствовали выработке последовательного нового политического курса, вносили в него сбои, противоречия и, что немаловажно, помогали нашим противникам сеять сомнения в намерениях Советского Союза. Тем более что что пережитки в мышлении, к сожалению, не так уж редко подкреплялись тогдашней политической практикой. Помощь, правда, как вскоре выяснилось, оказывалась не всякой освободительной борьбе, а той, которая нам больше импонировала — в политическом, либо социальном, либо даже стратегическом плане. И особенно сложной стала ситуация тогда и там, когда и где распад колониальных империй завершился и речь шла не о национально-освободительной борьбе в чистом виде, а о поддержке одной из сторон в межгосударственных или внутренних конфликтах, которыми изобиловали регионы, откуда ушли колонизаторы. Ибо после себя они оставили нагромождение проблем, связанных с последствиями колониализма, воины и политического произвола, трайбализмом, неурегулированными территориальными и политическими проблемами, внутриполитическими, религиозными и иными конфликтами.
При этом нередко альтруистические соображения, рожденные сочувствием к народам, борющимся за свободу, или их прогрессивным силам, приходили в столкновение с заботами о собственной безопасности, о державных интересах, о сохранении или укреплении каких-то позиций, которые могли приобрести важное стратегическое значение в случае большого конфликта — между НАТО и ОВД, между США и Советским Союзом. И что было, пожалуй, самым опасным: начав с помощи освободительным движениям, мы то тут, то там позволяли американцам вовлечь себя в соперничество в «третьем мире» и за «третий мир». И тем самым помогали интернационализации неизбежных там «локальных», региональных кризисов, превращению их в часть «холодной войны», «большого» конфликта между Западом и Востоком. Все это, естественно, не шло на пользу ни международным отношениям, ни Советскому Союзу. И, конечно же, не отвечало подлинным интересам стран «третьего мира». Во всем этом нам особенно наглядно пришлось убедиться уже позже — во второй половине семидесятых — начале восьмидесятых годов.