Человек Системы

Подчеркиваю — некоторые, поскольку многое просто не документировалось, включая заседание, на котором было принято решение о вводе войск (заседание то ли Политбюро, то ли группы руководящих деятелей — это тоже оставалось неясным). Да и имевшиеся документы (в частности, оценки ситуации, дававшиеся соответствующими ведомствами накануне решения, и их предложения) предоставлялись крайне неохотно. Запомнились довольно откровенные устные сообщения руководству этого парламентского комитета тогдашнего советского посла в Афганистане Ф.М.Табеева и маршала С.Ф.Ахромеева (в 1979 году — первого заместителя начальника Генерального штаба).

Последний рассказал, что 13 декабря 1979 года, приехав с заседания, на котором было принято решение вводить войска (какое заседание, сказал маршал, он не знает), министр обороны вызвал троих человек (начальника Генерального штаба Н.В.Огаркова, С.Ф.Ахромеева и генерала В.И.Варенникова) и приказал им готовить на 21 декабря операцию.

Из рассказа Табеева, назначенного послом в Афганистан в октябре 1979 года, можно было понять, что вопрос о вводе войск был тогда уже практически предрешен. Ему предписали ничего в Москву не сообщать, никаких оценок не посылать, ничего не предлагать впредь до особого распоряжения.

Выводы I съезда народных депутатов известны — решение о вводе войск было осуждено, в качестве ответственных за него были названы помимо Брежнева Устинов, Громыко и Андропов. Хотел бы высказать в связи с этим некоторые соображения.

Что касается Брежнева, то его ответственность не вызывает сомнений, хотя не уверен, что он физически был в состоянии сколь-нибудь ясно понять обстановку в Афганистане и последствия принимаемого решения. Скорее, дал себя уговорить, уступил, согласившись с предложением Устинова, Громыко и Андропова — «большой тройки», которая, после того как Брежнев заболел, решала (точнее — предрешала) все внешнеполитические дела.

Министерство обороны, его руководство было главным сторонником интервенции. Есть немало данных, подтверждающих такую позицию министерства, в частности, Д.Ф.Устинова. Я не хочу изображать его каким-то злоумышленником, но в данном случае мы имеем дело с довольно типичной ситуацией эскалации военной помощи. Начали с поставок оружия. За ним пошли военные специалисты и советники. Последние помогли превратить в серьезный конфликт события в Герате (настояв на применении оружия против населения) весной 1979 года. Тогда мы и получили первую просьбу о помощи войсками, а Устинов, как мне рассказывали, приказывал своим представителям в Кабуле «вооружать рабочий класс» (вот уровень понимания ситуации в этой стране одним из тогдашних лидеров). Ну а потом надо было уже защищать своих советников, свой военный престиж и то, что уже начало рассматриваться в качестве важного оборонительного интереса — «дружественную» армию в приграничной стране.

А.А.Громыко, мне кажется, не мог быть сознательным сторонником интервенции, но, по словам всех, его знавших, очень боялся Устинова, военных вообще, а кроме того, возможно, дал себя убедить, что операция будет короткой и успешной.

Более сложной была позиция Ю.В.Андропова. Он едва ли боялся Устинова и был даже с ним дружен. До осени он был решительным противником военного вмешательства. А потом свою позицию изменил. Почему? Думаю, потому прежде всего что к власти в Афганистане, убив своею предшественника Тараки, пришел Амин, который вызывал отвращение как кровавый убийца и совершенно беспринципный политик. Ходили слухи (может быть, их намеренно распускали спецслужбы США), что в бытность студентом в США он был завербован ЦРУ. Это, а также понимание полной бесперспективности внутренней политики Амина, отличавшейся крайней жестокостью и псевдосоциалистическим сектантством, видимо, и изменило позицию Андропова. И я думаю (это, правда, чистая догадка), определенную роль сыграла и вера Андропова в то, что получивший у нас убежище Бабрак Кармаль — один из более умеренных вождей афганской революции, изгнанный Тараки и Амином, — став с нашей помощью лидером, сможет добиться гражданского мира в Афганистане. Даже если бы верной была сама оценка Кармаля, Андропов совершил серьезную ошибку, не учтя того, что Кармаль мог стать руководителем, только опираясь на иностранные штыки — а это начисто исключало возможность внутреннего замирения. Но Андропов еще долго держался за свои иллюзии^{27}, а может быть, ощущая свою ответственность, во что бы то ни стало хотел доказать, что он прав.

Думая потом об этих событиях, я представлял себе, что из четырех человек, принявших решение, двое не предвидели его последствий (Брежнев — из-за болезни, Устинов — из-за крайней ограниченности). Но для Громыко и особенно Андропова это просто непростительно, даже если отвлечься от глубочайшей аморальности решения, думать лишь о голом интересе государства. Пожалуй, немалую роль сыграло как раз то, что дорожка была протоптана, начиная с Анголы, где и родилась иллюзия о больших возможностях использования в политике военной силы.