Дядя Федот оправил наспех повязку на раненом и кивнул ему головой.
Кешка двинулся вперед.
И снова пошли они двое — старик и ребенок — безмолвные, хмурые, таящие в себе большую печаль и разрастающуюся оправданную злобу.
А там, куда шли они, среди дыма и разрушения, среди догорающих огней, в озарении потухающего пожарища, среди трупов и крови лежал, раскинув беспомощно руки, человек с ружьем. Его тускнеющие глаза глядели в холодные небеса, на которых утренняя заря стирала гибнущие отблески зарева. Его глаза теперь уже ничего не видели. И он не слышал отдаленного гула возвращающихся победителями товарищей, и он не слышал тихого, но все усиливающегося плача женщин и детей, выползающих из тайников, где укрывались они от злобы и крови, на свои попелища...